Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка вечно пыталась их запудрить. И волосы уговаривала перекрасить, мол, светловолосых альв не бывает. Ей казалось, краска и пудра мигом все проблемы решат. Хорошо, что бабушка не дожила до войны. А лицо… какое бы ни было, но на рабском рынке за меня дадут неплохую цену, особенно с учетом некоторых нюансов. А может, ну его? Пойти, продаться… попаду в хороший дом, буду жить на всем готовом дорогой игрушкой, редкой птичкой, которая особо бережного обращения требует. И ни забот, ни хлопот…
…если не прирежут, пытаясь создать источник, что куда более вероятно.
Следовало признать, что я сама себе ходячая проблема, а еще и пес.
Как быть?
Раздевшись, я нырнула в черную воду с головой.
Холодно. До того, что дыхание перехватывает. Но холод, рожденный родниками, сменяется благословенным теплом. Я расслабляюсь, позволяя тончайшей сети пузырьков опутать себя.
С водой мы всегда умели найти общий язык. И сейчас она отозвалась на прикосновение упреком.
…злое думаешь.
Как уж получается.
Я коснулась топкого вязкого дна. Пальцы провалились в илистую подушку, а ладони уперлись в осклизлые стены бочага. Вода ласкала кожу, и постепенно я успокаивалась. Мысли становились неспешными, ленивыми, как рыбина, которая поселилась на дне ямы. Она не показывалась, лишь изредка касалась ног, царапая тяжелой чешуей.
Да, пес будет мешать.
Он слишком приметный, а в этих краях собак ненавидят искренне и люто. Кто бы ни вывел его сюда, он хотел одного — чтобы пес умер и смерть эта была мучительна.
А я помешала.
И чем это грозит?
Если поймают, убьют обоих… что еще? Ему нужна одежда — от его лохмотьев, даже если постирать и зашить, проку мало. Обувь. Кормить придется, а я себя с трудом прокормить могу. Он же втрое крупнее и болен. Быстро идти не сможет, и вообще не уверена, сможет ли… а мне нужно попасть к Перевалу до наступления зимы. Я чудом пережила предыдущую, и вряд ли получится повторить подвиг. Если застряну здесь, погибну сама. Самое разумное решение — оставить его здесь. Тихо собраться и уйти… или дать сонного зелья, он выпьет из моих рук. Уснет. И просто перестанет быть.
Это тоже своего рода милосердие. Но почему мне тошно от одной мысли о подобном милосердии?
…не думай о плохом. Не слушай лес.
Вода подтолкнула меня к поверхности.
Не буду. Попытаюсь о хорошем. Что у нас есть? Пес — одна штука. Чистокровный. Из высших. А эти своих не бросают. На то, что ко мне проникнутся любовью и благодарностью, рассчитывать не стоит, но к долгу крови высшие относятся серьезно. И если все-таки выживем, то… я попрошу награду, такую, чтобы хватило на жизнь. Вдруг да окажется, что брат не слишком-то счастлив внезапному моему воскрешению.
Ну да, с чего ему меня любить? Он — наследник, будущий райгрэ, вожак… или уже не будущий, а состоявшийся, как-никак семь лет не виделись. Я — позор рода… точнее, позор — моя матушка, а я так, живое свидетельство глубины ее падения. Во всяком случае, пока еще живое, а там — время покажет. Главное, что деньги мне всяко пригодятся.
Прогонит брат — куплю себе домик в деревне.
Огород заведу. Стану овец лечить, коров… поля заговаривать. Чем не радужная перспектива?
Будем считать, что с мотивами своих алогичных поступков я разобралась.
Вода зажурчала. Смеется? Пускай. Она в отличие от леса легкая. Ей корысть непонятна, вот и сочиняет для себя собственные истории.
…ниже по течению мучной орех растет.
— Знаю, я видела. — Зачерпнув горсть, я позволила каплям стекать по коже. Вода любит ласку. И мои волосы растащила по прядкам, украсила воздушными пузырьками, еще и тонкие стебельки травы вплела. — Орехи только-только появились. Им еще месяц зреть.
…прошлогодние. Крупные. Много.
Значит, уж точно больше двух. И мне следовало бы самой подумать, что не все плоды прорастают.
— Спасибо.
Вода нежно лизнула в щеку.
— И я тебя люблю.
Распластав собачье тряпье, к которому и прикасаться было противно, на дне ручья, я придавила его камнями. Вода вымоет грязь, вернее, сменит одну на другую, но глину я позже выполощу. Главное, чтобы высохло за ночь. Вот не отпускало меня ощущение, что скоро мне предстоит распрощаться с оврагом.
Впрочем, пока хватало дел насущных, которые — лучшая помеха мрачным мыслям.
Пес уже проснулся. Надо все-таки назвать его как-нибудь, а то неудобно разговаривать, на «пса» еще обидится. Он сидел в куче листьев и вертел головой.
— Я здесь. — Я подходила, стараясь наступать на все ветки, чтобы он слышал.
Судя по запаху, обед был готов. Надеюсь, пес не станет отказываться, потому что мяса при всем своем желании я ему не найду.
Пес наблюдал за мной, словно мог видеть. А глаза-то опять гноем затянуло… и, значит, пойду я не только за мучным орехом. Неподалеку рос старый дуб, который не откажется поделиться корой. Ромашку и мать-и-мачеху на берегу видела. Где-то рядом была и таволга…
Как обычно, что найду, то и мое.
Вот и миска пригодилась, не зря же я ее столько времени с собой таскала, стеклянную, с узором из белых лилий. Миску я оставила себе, а псу подвинула котелок. И единственную ложку в порыве благородства отдала. Ему небось без ложки совсем непривычно, а мне руками вкуснее даже.
— Вот. — Я провела его пальцами по краю котелка. — Только осторожно, горячее пока. Подожди, пусть остынет немного.
Ожидание давалось ему нелегко. Пес склонился над котелком, вдыхая запах, и выражение лица у него было таким, что я губу прикусила. Нельзя с ним так. И отвлечь вряд ли получится, но попробовать стоит.
— Как мне тебя называть? Я понимаю, что не могу спрашивать родовое имя…
Повернул голову, но при этом лег так, что стало ясно — котелок не отдаст. Я и не собиралась забирать, просто… в лагере тоже любили шутить. По-всякому.
— …но мне как-то надо к тебе обращаться.
— Оден.
— Эйо.
— Помню. Радость.
Надо же, а я и не думала, что он тогда был в состоянии понимать что-либо. Пес же вновь повернулся к котелку. Зачерпнул варево. Подул. Попробовал.
— Когда ты в последний раз ел?
— Давно.
И вкус ему безразличен. И ложка не нужна. Я ведь помню себя, когда впервые оказалась по ту сторону ограды, когда поняла, что могу наесться досыта, и уже неважно было, что в миске, главное — горячее и много. В храме были хорошие дрессировщики, знали, что мясная каша в тот момент эффективнее хлыста и угроз. Да и чего будет бояться тот, кто еще вчера стоял на пороге смерти? И позавчера. И за день до этого. За проклятую бездну дней. Разве что подавиться едой, такой долгожданной, обильной, которую глотаешь, не жуя, движимый одной мыслью — утолить наконец голод.