я там застал

Такое, что писать не стал

В стихе своём сейчас об этом.

И что же я её прогнал?

Ха ха ха ха, быть может где-то

Её бы в спину ждал кинжал,

А я её простил зачем-то,

Как будто сломан был я кем-то.

И не по дням, а по часам

Росла в ней наглость. Гадкий срам

По городу пошёл немалый,

Где я гремел когда-то славой.

Я в ратушу войти не смел,

Там восхитительный висел

Портрет такой, где мы обнявшись

С моею кроткою слугой,

С моей надменной госпожой,

Смеялись возле главной башни.

Я плакал в церкви на коленях,

Священник добрый и степенный

Внушал порвать мне с госпожой.

Но как же мне совет такой

Исполнить, как из сердца вынуть

Живущее в нём божество,

Так может быть давным-давно

Аврам не смел зарезать сына.

И всё таки я внял совету

И выгнал прочь из дома эту,

Ударив напоследок зло,

Но как же к ней меня влекло.

Вокруг меня померкли краски,

Я стал угрюмым злым до тряски.

А что же стало с госпожой?

Она судилася со мной,

И суд вернул в мой дом обратно

Нахалку злую. Непонятно

Я больше счастлив был иль зол?

Опять делил я с нею стол.

Уже священник тот сурово

Велел порвать мне с госпожой,

С моей надменною слугой.

И из отеческого крова,

Сумев себя перевозмочь,

Теперь и сам ушёл я прочь.

Я поселился у портного.

Она по городу в карете

Моей каталась с нею эти -

Поэты пьяные, шуты

От богачей, до нищеты.

Весь сброд сословий и кварталов,

Она меж них тогда блистала.

Какой я чувствовал позор,

Когда нечаянно свой взор

Ронял на сборище больное,

На этот мерзкий карамболь.

В душе я проживал такое:

Влеченье, радость, стыд и боль.

Чтоб не порваться мне на части,

Из города безумных дней

Бежал подальше я скорей,

Угрюмый, мрачный и несчастный.

Мой горек хлеб был на чужбине,

Я был как сломленный старик,

Свою изнеженную спину

К труду сгибать я не привык.

К тому ж всё время денно, нощно

Из памяти моей роскошно

Вставала злая госпожа

И, как колдунья ворожа,

Годами сердце мне томила.

Но время лечит не таких,

Тоска от сердца отступила,

Огонь снедающий утих.

Я скромно жил на новом месте

И тихим праведным трудом

Снискал себе законной чести.

И обо мне опять потом

Заговорили без лукавства,

Что я достойный. Как лекарство

Слова стекали в сердце мне.

Как будто бы в дурацком сне

Мне виделись года былые.

Ну вот и старость, юбилей,

Собралось множество гостей,

Пролили на меня елей

И речи долгие пустые.

Ушли все ночью, разболелась

Моя головушка, сушняк

Во рту несносный и никак

Не спится больше. Не стерпелось,

Встаю с кровати и на кухню,

Пока от боли не опухнул

Мой лоб от мыслей. й Коньяка

Налить скорей для бодряка.

Из шкафа, скрежеща зубами,

на шею бросилась крича

Старуха с дикими глазами

И,заклинания бормоча,

Мне щёку длинными ногтями

Полосонула и меж нами

Как искра быстрая тогда

Воспоминаний череда.

Моя слуга, как ты померкла,

Как ты уродлива теперь,

Как будто безпородный зверь

Тебя бесщадно исковеркал.

Она забилась в угол дальний

Последней комнаты моей,

Которая служила спальней

И грудою моих вещей

Дверь крепкой массой привалила.

Безумную не стал я гнать,

Я был уже не в лучших силах,

И не хотел я, чтоб узнать

Смогли об этом горожане.

Теперь я каждым утром ранним

Свой дом накрепко закрывал

И более гостей не звал.

Хоть с Госпожи моей слетела

Вся красота лица и тела,

Хоть ум её совсем истлел,

Я всё же к ней ещё имел

Больное странное влеченье.

И вечерами под печенье

С зелёным чаем через дверь

Я говорил с ней и теперь.

Жалею я весьма об этом.

Случилось так, что этим летом

Меня не стало, умер я!

Но не совсем из бытия

Исчезнул я. О, как я много

Увидел, двери проломив,

В мой дом ввалился пристав строгий,

И врач, спокойно заключив,

Что умер я и это точно,

Велел мой труп немедля срочно

В гробу свинцовом запаять,

Поскольку начал я вонять.

Но только как меня сложили

И крышкой думали накрыть,

Из вездесущей вечной пыли

Восстала, как ночная сыть,

Слуга моя, мой мрачный гений!

Она легла со мною в гроб,

Со мной увидеть вечность чтоб,

И гробовщик нас без сомнений

Накрыл обоих черной крышкой.

Я слышал, как без передышки

Псалтырь читали надо мной

И было плохо с госпожой.

От этих строк она горела,

Дымилась, ёрзала, шипела.

На третьи сутки в храм меня

Внесли, тогда лишь понял я:

Кем госпожа моя являлась!

Когда во храме том раздалось:

«И со святыми упокой» -

Огонь палил над госпожой.

Я внял — она моя гордыня!

О, эта мерзкая твердыня,

Как я цеплялся за тебя,

Обожествляя и любя.

На третий день без промедления

Мне ангел трепетный слетел.

Он послан был мне для спасенья,

Он руку дал, он мне велел:

Держаться за него как можно.

Он полетел так осторожно,

Но только злая госпожа

Вцепилась в ногу и, кружа,

Над бездною мы подымались.

Все тяжелее каждый час,

Тянуло в ад ужасный нас.

От напряженья надувались

У ангела на шее вены,

И я выскальзывал из рук,

Но мерзкая разжала вдруг

Свои объятья и в геену

Упала. Страшные проклятья

Неся в падение за собой.

И встретил я тогда объятья,

И встретил я такой покой,

Что и на ум не приходило.

И если бы собравшись с силой,

Поэты все со всей земли

Сложить бы стих один смогли,

То жалкий тлен один бы вышел

Пред тем, что я теперь услышал…

Легенда о баране.

Однажды глупому барану

Внушили будто он орёл,

И он, поверивший обману,

На скалы радостный пошёл.

Он чуял крылья за спиною,

Он ветру подставлял лицо,

И не с детьми и не с женою

Он не простился. На крыльцо

Баранка вынеслась в тревоге,

На скалы блеела она,

А муж все шел своей дорогой,

И грудь его была полна

Восторгом. Вот он уж на скалах,

А вот он прыгнул полетел,

Он недалёких и отсталых

Простить В душе своей сумел.

Но спал обман с очей барана,

Когда упал на острый склон,

Когда на дне лежала изранен,