Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я закончил, дедушка должен был из вежливости, спросить что-то, дополнить, сказать угу или возразить. Но он сразу начинает говорить о чём-то другом и видно, что он уже давно погружён в свои мысли и вообще не слушал меня. Моё настроение понижается по оси игрек на несколько делений. Мы почти больше не разговариваем до утра.
Дня через четыре после описываемых событий я снова оказываюсь в администрации. Надо же, не бывал здесь много лет и вот попадаю второй раз за короткий промежуток. Я здесь из за дядя Бобы, у него проблемы со льготами, и мы записались на приём к депутату Ефиму Кубяке. Я уверен, что Кубяка решит вопрос, скоро у него перевыборы, и поэтому наступил период, когда многие вопросы решаются очень легко. Наше общение проходит прямо в коридоре, Кубяка рад нам помочь.
— Ну всё, до встреч, — Кубяка тянет нам открытую ладонь.
— Подождите, — у дяди Бобы какое-то сентиментальное настроение, я боюсь его настроения, — я хотел бы рассказать про своего племянника.
А я ведь просил не говорить про меня, но от счастья, что он так дружески общается с Кубякой, у дяди Бобы стёрло память. Он думает, что я стесняюсь сам просить за себя.
— Он много лет уже руководит общественной туристической организацией. У него много детей, они сплавляются по рекам.
— Да, как интересно, — Ефим Дмитриевич улыбается и смотрит мне в лицо — По какой реке? Мне трудно всё это слушать, я молчу. У меня на самом деле мало детей в организации, у меня и взрослых то мало.
— По Катамушке, — отвечает за меня дядя Боба.
— Катамушка, — кажется Ефим Дмитриевич был счастлив, что услышал именно эту реку, но наверняка он также бы восхитился, если бы дядя сказал по Волге.
Почему дядя вообще так умилился и потерял голову от этой встречи, он как и все знает о ежеквартальных перевоплощениях. Мне неинтересно об этом думать, я думаю о байдарках, как я буду их заклеивать.
Пост скриптум.
У этого рассказа не было названия. В этом можно и нужно увидеть желание излишней оригинальности. Но это не только это. Есть же стихи, которым сочинители не придумали названия. И не есть ли название иногда сужение смысла произведения. Дескать вы ничего не поняли бы, так вот вам подсказка. Но как у рассказа не было названия, то оно будет у постскриптума. И вот оно такое.
Оборотни.
Виктор Владимирович идёт по коридору. Вот уже скоро 25 лет, как он идёт по коридору власти. Сзади него маячат кровавые мальчики, начиная с подельника по строительному бизнесу Саши, которого он заказал в 94 ом году. Но кровавые мальчики не беспокоят его совесть, он иногда оборачивается на них и с удивлением констатирует: вы всё ещё здесь, вы ещё не стёрлись в моей памяти? Смотрит по сторонам, не видит ли кто. Идёт назад, чтобы прояснить с Сашей, что ему надо. Но Саша исчезает за углом поворота коридора и растворяется.
— Саша, давай поговорим. Что ты хочешь от меня?
Виктор Владимирович замечает человека, самого обыкновенного, кажется это работник отдела кадров, человек видел, как мэр кричал в пустоту и кого-то звал. Гнев набегает на брови мэру,
— Почему не работаете?
Своим гневом он внушает такой страх в работника, что убивает в нём всякую мысль о возможном сумасшествии господина мэра.
И Виктор Владимирович идёт по коридору дальше. Поворачивает, тихо открывает дверь. Тихо смотрит на свою вечную верную помощницу Ларису Павловну, которую воззвал когда-то из ничего. Кем была бы она, если бы не он? Обыкновенная жалкая жизнь, простые радости материнства, наполнение каждого дня ритуалами маленького счастья: малиновые занавески, запахи цветов, улыбки людей, летящий воздушный шарик, из этого ничтожества он воззвал её к могучей жизни: заместитель мэра, владелица сети косметологических кабинетов, сын наркоман. Он подарил ей вечно-прекрасное каменное лицо. Хотя некоторые считают это лицо неприятным, но это потому, что это лицо — голограмма. Оно меняется от положения, которое занимает смотрящий. И лицо это каменное совсем не потому, что над ним колдовал со скальпелем специалист, делая надрезы и утяжки, нет это сознание своего величия и достоинства породило специалиста, и он закаменил некогда милое и живое личико Ларисы Павловны.
Верная помощница просматривает документы, она не слышит тихого мэра, но его взгляд оказывает материальное давление, она поднимает глаза и вздрагивает.
— Ты помнишь, какой сегодня день?
— Да. День нашего перевоплощения. Мы перевернёмся в оборотней.
— Заканчивай работу, я жду тебя в машине.
Виктор Владимирович увозит Ларису Павловну на свою дачу, где их встречают люди мэра. Люди защёлкивают Виктора Владимировича и Ларису Павловну в наручники и сопровождают в разные подвальные помещения без окон и с непробиваемыми дверями. Господина мэра в довершение ещё и приковывают цепью к кольцу, вмурованному в стену. Да, именно так мэр хочет оградить человечество от своего присутствия на время перевоплощения. Не смотря на наручники, стены, цепь, ему вполне комфортно: мягкое кресло, журнальный столик с закусками, термосом, армянским коньяком, наручники и кольцо цепи прорезинены и покрыты материей.
Где-то наверное час мэр сидит в мрачности и неподвижности. Затем его начинает трясти — начинается перевоплощение, он вытягивается в струнку и смотрит, смотрит на своё трясущееся тело с удивлением и страхом. Тряска усиливается, но вдруг мэр начинает плакать. Целые градины бегут из его очей и пропадают на вороте рубашки. В это страшно поверить, но перевоплощение свершилось, мэр претворился в обыкновенного человека.
— Саша. Саша. — жалобно зовёт он заказанного подельника, как зовёт мамку неразумная дита, но нету Саши, только голые стены.
Виктор Владимирович видит в полированном столике собственное отражение, ненавистный самовлюблённый мэр, отъевший себе огромную репу вместо головы, сейчас ты получишь. И мэр сильно бьёт лбом по столику три раза так, что на воротник начинает капать не только слеза, но и кровь. Он думает сломать себе нос, но не находит на это решимости, возможно его сердце слишком размягчилось, что даже ненавистный мэр не вызывает у него достаточной злобы.
Эти приступы перевоплощения начались у него и у Ларисы Павловны приблизительно года два назад. Почему сразу у обоих и одновременно? Это очень просто, они единое существо. Началось всё