Я, как всегда, была одновременно права и неправа, говоря своему напарнику по опытам, что в Хартленде выращивают еду для таких, как он. Если быть предельно честной, там используют зерно для разных целей, но по большей части — не для того, чтобы кормить людей.

Возьмем, к примеру, кукурузу. Те, кто вырос в Хартленде, знают: она — не просто зерно. Ее поля — декорации и сцена спектакля нашей жизни, зеленая обстановка наших задних дворов. Среди ее стеблей мы играли в прятки воскресным днем, ожидая, пока взрослые закончат со своим картофельным салатом и наступит время пирога. Среди ее стеблей ловили садовых ужей — по штуке в каждую руку, чтобы поразить родных своей храбростью. И старые «форды» парковали здесь, и хвастались друзьям, что вот-вот уедем из этого крохотного городка, — а сами никак не могли понять, почему «взрослеть» всегда означает «оставлять дом», и все смотрели на холодные звезды над головой.

Соединенные Штаты всегда были райским садом для кукурузы. Даже в 1870 году, когда Гражданская война только закончилась и всюду царил хаос, Америка произвела миллиард бушелей. К 1890-му ежегодный урожай кукурузы вырос вдвое. После Второй мировой войны, во время экономического бума, собирали по 3 млрд бушелей в год.

В семидесятых я была ребенком, а Америка производила 5 млрд бушелей кукурузы каждый год — больше, чем объем урожая всех остальных зерновых культур, вместе взятых. Сегодня ее годовое производство в США составляет 15 млрд бушелей. За последние 50 лет оно выросло на 300 %, притом что кукурузой сейчас занято лишь на 50 % больше полей, чем раньше.

Такое изобилие стимулировало поиски все более и более странных способов пустить кукурузу в дело — точнее, протолкнуть во чрево людское неочевидными методами. Ее можно найти на полках не только в виде муки, но и в виде жвачки, кислот, воска и глутамата натрия, не говоря уже о более привычных крахмале, сахаре и масле. Несмотря на эти усилия, люди потребляют только 10 % годового кукурузного урожая Штатов. Куда же уходит остальное?

Почти половина урожая (то есть 45 % кукурузы, высаженной в удобренную почву и заботливо собранной) вообще никогда не пойдет на пищу созданиям большим и малым. Из второй половины больше миллиарда бушелей (этого хватит, чтобы год кормить 100 млн человек) сразу же превратится в навоз.

Давным-давно жила на Украине одна корова. Точнее, бык. А еще точнее — вол, кастрированный сразу после отлучения от матери. Был он молод, силен, красив и оттого имел множество поклонниц. Среди них оказалась и моя подруга.

Она, журналистка, путешествовала по Восточной Европе, собирая информацию об обрядах и традициях, сопровождающих важные для местных женщин церемонии. В тот день ее сопровождал мужчина, сестра которого готовилась выйти замуж. Они ехали через живописную долину и остановились возле маленького загона для скота, очень аккуратного и причудливо украшенного. В его середине стоял и жевал жвачку одинокий вол.

— Вот его и зарежем к свадьбе, — с гордостью сообщил спутник моей подруги, не сводя довольного взгляда с пышущего здоровьем животного. Не без труда он объяснил, что на праздник будет приглашена вся деревня. Каждый из гостей приготовит к столу свои лучшие угощения, но именно стоящее здесь животное станет главным блюдом церемонии.

Моя подруга смотрела на кроткое создание в загоне и думала о его смерти. Вол на минуту поднял на нее глаза, потом повесил голову, шумно выдохнул в землю под ногами и сорвал новый пучок травы.

В Айове на одного человека приходится девять домашних свиней. Я сомневалась, стоит ли делиться с вами этими данными, благодаря которым перед внутренним взором сразу предстает счастливое семейство, состоящее из мамы, папы, двоих детей и тридцати шести резвящихся вокруг них поросят. Этот образ, пусть и бесспорно очаровательный, несколько далек от истинного положения дел в штате. Суровая реальность такова: большинство жителей Айовы не знакомо ни с одним из 22 млн своих хрюкающих соседей.

В наши дни это вообще большая редкость — чтобы американцы встречались с будущей отбивной, пока она еще бегает. При этом среднее количество блюд, так или иначе включающих мясо, составляет около десяти на душу населения в день. Да и само мясо часто принадлежало раньше минимум десяти разным особям. Каждый час в Соединенных Штатах убивают около миллиона животных. Для этого приспособлены здания размером с аэропорт, а «жертвы» разнятся в зависимости от региона. На Великих равнинах Небраски, Колорадо и Канзаса ежегодно идет под нож 30 млн голов крупного рогатого скота. На так называемом Перьевом поясе, протянувшемся от Арканзаса до Джорджии, каждый год режут по 9 млрд цыплят — невероятное количество! В штатах Верхнего Среднего Запада, окружающих Айову, убивают свиней — по 120 млн за год.

Я шлю вам привет из своеобразного эпицентра свиноиндустрии. Мой родной город, возможно, не тянет на колыбель цивилизации хрюшек, зато вполне может претендовать на звание ее могилы: из общего числа этих животных, каждый год отправляющихся на скотобойню в США, как минимум 6 % перестало дышать в пределах Остина. На северо-западе, аккурат между Четвертой и Восьмой улицами, 1300 человек каждый день убивает 19 000 свиней.

Я ни разу не была на скотобойне: это не такое место, где можно просто постучать в дверь, и тебя пустят. Наша начальная школа одно время водила туда детей на экскурсии — мои старшие братья еще застали их, — но к тому моменту, как я перешла в третий класс, от этого отказались. Среди моих знакомых тем не менее всегда было достаточно людей, работающих или работавших на бойне, поэтому я легко могу описать процесс в деталях в застольной беседе. Реакция остальных гостей на такие истории обычно описывается словом «жалко». Трудно сказать, меня или хрюшек, но одно точно — никто не завидует. Забой скота (как и сами бойни) представляется большинству людей, с которыми мне доводилось обедать последние 20 лет, печальным, если не отвратительным.

Их реакция вызывает у меня удивление, и я пытаюсь защитить честь родного города, с полным правом жительницы этих мест доказывая: скотобойня — место на самом деле приятное и достойное, по крайней мере полное нормальных милосердных людей. Рассказываю им о Тэмпл Грандин, которая лично помогала создать оборудование, позволяющее свиньям отправляться в лучший из миров по одной каждые пять секунд, не травмируя себя и окружающих. Перетаптываясь с ноги на ногу в медленно ползущей, вьющейся змеей длинной очереди (примерно как мы в аэропорту), они и понятия не имеют, что в конце ее их ждет слава, уверяю я слушателей. Боже, да хрюшки, наверное, оказываются в своем поросячьем раю, не успев толком осознать, как туда попали и в чем дело.

Теперь о тех, кто работает на этом производстве… Видите ли, убой скота достойно оплачивается, продолжаю я, гораздо лучше, чем работа официанта в придорожном кафе для дальнобойщиков. И не забывайте про полный соцпакет. А еще на предприятии есть больница, где работники могут получить бесплатное лечение острых и хронических заболеваний. Да, я ни разу не встречала мясников, которым бы нравилась их работа, но, позвольте, все мы поздновато приходим к пониманию, что можно делать то, что любишь, и получать за это деньги, — и все равно продолжаем относиться к этой идее весьма скептически.