Она спала короткими отрезками, подскакивала и регулярно проверяла сердцебиение ребенка. Иногда накатывался чудовищный страх. Почти не прикасаясь к полу, она приближалась к кроватке и видела, что она пуста. Тогда Бьянка кидалась во все углы, включала свет в комнатах, орала и стонала от бессилия, переворачивала шкафы и выгребала ящики в поисках сына. Потом останавливалась и замирала в беззвучье, оглушенная немой тишиной, ловила в воздухе дыхание ребенка. И что-то срабатывало в голове, она направлялась в ванную или в гардеробную. Там, в коробках из-под обуви или среди пачек с порошком и моющими средствами, лежал Томаш, холодный, бледно-серый и бездыханный. С открытыми в небо застывшими глазами, в которых запечатлелась вся красота и уязвимость человеческого мира. Бьянка хватала его, целовала, пыталась растереть холодные ручки и ножки, но они рассыпались, словно осколки хрустальной вазы. С криком от ужаса и отсутствия кислорода в легких Бьянка подскакивала, падала с кровати на пол, путаясь ногами в одеяле, ползла к детской кроватке, от отчаянья разрывая пододеяльник. Но видя, как мирно посапывает малыш (даже не проснулся от ее воплей!), Бьянка наконец понимала, что это очередной кошмарный сон. Придя в себя, она садилась в кресло-качалку и, мерно раскачиваясь, успокаивалась, напевая колыбельную песенку из детства. Слезы высыхали, улетучивалась сумасшедшая дрожь в теле, и боль в сердце затихала. Бьянка засыпала. Ненадолго. На сорок минут, на час максимум. Больше – совершенно непозволительная роскошь!

Все остальное время она прислушивалась, присматривалась к ребенку, чтобы не пропустить очередную «поломку». Она закрылась от всех, кто не верил в возможность выздоровления, кто допускал хотя бы одну негативную мысль или сомнение. Изо дня в день, из месяца в месяц Бьянка боролась с недугом. Она скупала медицинские книжки, звонила в больницы, по всей стране искала врачей, кто специализировался на этом заболевании, мануальных терапевтов, знахарей и просто волшебников. Спрашивала совета, кричала от бессилия, давясь слезами, и радовалась как сумасшедшая, когда замечала маленький сдвиг, еле уловимую, но положительную динамику! И когда руки совсем опускались, когда от усталости, недосыпания, эмоционального истощения ее просто заваливало на бок, а почва из-под ног предательски уползала, малыш вдруг обращал к ней свой внимательный, ласковый и любящий взгляд, будто хотел что-то сказать, приободрить, утешить маму. И Бьянка словно останавливалась во времени, голова прояснялась, силы наполняли организм, возвращалась уверенность и решимость выходить сына, поставить его на ноги в прямом и переносном смысле.

Том редко капризничал и почти никогда не плакал. Все свои эмоции он выражал удивительно ясными, не по-детски серьезными глазами. Бьянка научилась читать взгляды, они понимали друг друга без единого слова и звука. Мать ни на минуту не отходила от сына, ни с кем и никогда его не оставляла, каждую секунду они были вместе, буквально срослись в одно целое, не пуская к себе никого из посторонних.

К своему полугодовалому «юбилею» Томаш подарил Бьянке настоящий праздник, приправленный бурей положительных эмоций – он впервые улыбнулся, по-настоящему, осмысленно, в ответ на ласковые слова мамы. Утро в тот осенний день выдалось по-летнему солнечным, теплым и безветренным, природа искрила золотом листвы. Бьянка усадила малыша в коляску и отправилась в парк, она старалась гулять в безлюдных местах, а утром в парке обычно пустынно и спокойно. Томаш с удовольствием наблюдал, не просто смотрел, а именно наблюдал за чайками у реки, за радостной возней щенков местной дворняги. Бьянка вдруг с легкой грустью засмотрелась на активно бегающих вдалеке малышей, там, на детской площадке, которую она старалась обходить стороной. Том сначала заворочался в коляске, словно неудобно сидел, а когда мама, опомнившись, перевела взгляд на него, виновато улыбаясь и нежно приговаривая что-то на ушко, он сам улыбнулся, сначала робко, будто бы проверяя, то ли он делает, а потом более уверенно, осмысленно и с видимым удовольствием. Малыш улыбался, не отводя своих лучистых глаз от лица матери, словно сообразил, что доставляет ей огромную радость. Следил за тем, как удивление сменилось умилением и счастьем, как заблестели, заиграли цветными переливами сквозь слезы мамины глаза, как она всматривалась, пытаясь зацепить эту долгожданную улыбку, чтоб та не исчезла, не канула снова в небытие и безмолвие. Том улыбался во весь свой маленький, еще беззубый ротик, а потом даже захохотал, когда Бьянка прикоснулась к его носику и ветер растрепал волосы, пощекотав ими маленькие румяные щеки.

В это чудесное утро Бьянка почувствовала перемены, прежде всего внутри себя. Что-то знакомое, но с новым оттенком и вкусом, зарождалось, как второе дыхание.

Нерушимая, наглая, навязчивая уверенность закрепилась и не давала себя даже мимолетно поколебать, несмотря на перестройку и кризис в стране, банкротство, развал предприятий, сумасшедшую инфляцию – деньги, словно мороженое, таяли на глазах, теряли ценность и погребали надежды и возможности под толстым слоем непонимания, страха и отчаяния. Левицкие продали трехкомнатную квартиру в центре и купили для Бьянки с сыном небольшую уютную полуторку в спальном районе. Долгожданную, привезенную несколько лет назад иномарку сменили на подержанную «восьмерку» в приличном состоянии. Открыли отдельный счет в банке, куда перевели вырученные средства и откладывали каждую лишнюю копейку на предстоящее лечение и дорогие иностранные медикаменты, которые увеличивают плотность костной ткани ребенка. А еще кальций, витамины, массаж, ЛФК, плавание. Бьянка привыкла к регулярным гипсовым лонгетам, научилась сама делать массаж и специальную гимнастику, отец собрал детский спортивный комплекс для Томаша, а мама доставала импортные развивающие игрушки, к которым малыш, хоть и гораздо позже, чем большинство детей, но все-таки стал проявлять интерес. Он тянулся к ярким разноцветным мячикам, пытался захватить рукой звонкую погремушку и прислушивался к музыке из расписной шкатулки.

Первый курс лечения в столице оказался самым тяжелым. Капельницы в течение нескольких дней по три-четыре часа. У Томаша поднялась температура, он беспокоился и метался, Бьянка старалась сдерживать малыша, рассказывала сказки и пела песенки, уговаривала, молила, плакала. Она чувствовала, как ему больно, мучилась и терпела вместе с ним.

А через месяц ребенок сел. Сам! САМ! Он потянулся за игрушкой, кряхтел, отталкивался ручкой, перевернулся на бок и сел. Впервые за последнее время Бьянка налила полный бокал вина и выпила его залпом, а потом расплакалась и долго не могла успокоиться. Из ее груди вырывались вздохи и глухой сдавленный крик, и она включила музыку погромче, чтобы не напугать сына.

Томаш все чаще стал произносить сначала звуки и отдельные слоги, затем складывал их в слова. Бьянка расправила плечи и осмелилась гулять с ребенком во дворе, на детской площадке. Он с удовольствием наблюдал за ребятишками, взахлеб «болтал» с ними и рвался из коляски в песочницу. И когда детей собиралось не слишком много, Бьянка усаживала Тома в песок, и он загребал ручонками целые горсти, пропускал между пальчиков, пересыпал из кучки в кучку.

Во дворе к Тому привыкали. Мало кто уже оборачивался в недоумении на робкого неуклюжего ребенка и его настороженную мать. Голубоватый цвет склер придавал небесный оттенок серым от рождения глазам малыша. Взгляд, такой не по-детски вдумчивый, хранил след перенесенных страданий, гипнотизировал окружающих, и они перестали обращать внимание на странности Тома. Детки с удовольствием делились лопатками и машинками. Одна юная принцесса даже позволила лизнуть чупа-чупс, что-то прошептав на ухо, а соседская девчушка Катя все время цеплялась за курточку Томаша, будто давала всем понять, что он именно ее друг, а не чей-нибудь еще.