– Как мы себя чувствуем? – голос звучал по-отечески мягко.

– Вроде бы ничего, – Бьянка пыталась пересчитать конечности, попеременно двигая то руками, но ногами. Потом коснулась головы и наконец живота. А, собственно говоря, где живот?

Доктор заметил немой вопрос в глазах, наливающихся слезами, и поспешил успокоить:

– Ребенок жив, жив, – он слегка замешкался, и волна ужаса, отпустившая сознание Бьянки, начала накатываться с новой силой. – Есть кое-какие осложнения, – он говорил медленно, оттягивая момент истины, подбирая нейтральные слова, чтобы не усугублять и без того тяжелое душевное состояние роженицы, – ребенок родился недоношенным и сейчас находится в реанимации на аппарате искусственной вентиляции легких. Мы обнаружили несколько переломов, скорее всего, последствия аварии, в конечностях ослаблена рефлекторная реакция. В общем, он под постоянным наблюдением врачей, мы делаем все возможное. Ах да, у вас сын, я не сказал. В любом случае – мои поздравления. То, что вы выжили – настоящее чудо, пусть хотя бы это утешит.

Он еще раз сжал руку Бьянки и вышел, отдавая на ходу распоряжения медсестрам.

«Делаем все возможное» – сколько фатальности в этих словах. Бьянка тупо смотрела в потолок, пытаясь сосредоточиться. Дежурная фраза, которую она не раз слышала в истории своей несостоявшейся скоропостижной кончины, сильно раздражала. «Всем возможным» врачи «кормили» родителей, когда не могли в глаза сказать, что их дочь умирает. «Делать все возможное» – это снять с себя ответственность, если не удастся вырулить, если все закончится плохо. И победа, если история со счастливым концом. Универсальная фраза, безликая, бесчеловечная, нужно запретить врачам ее употреблять! Бьянка со злостью откинула одеяло и встала. Палата задрожала, закачалась и вернулась на место.

Несмотря на слабость, Бьянка испытывала физическую необходимость увидеть сына, прикоснуться к нему, убедиться, что он есть на самом деле. Она была уверена, что если в этот момент окажется рядом, то «все возможное» станет вариантом номер два – историей со счастливым концом. Бьянка поднялась на этаж выше. «Реанимационное отделение» – она догадалась, что ей именно сюда. Казалось, она слышит плач своего малыша, словно он зовет, потому что ему очень одиноко в этой стеклянной коробке с проводами.

Дверь в бокс оказалась закрыта. Бьянка прислонилась к окну – внутри стояли кувезы, рядом с каждым – огромные установки с мониторами, всевозможными кнопками и датчиками. В этих закрытых стеклянных домиках, словно подопытные кролики, лежали маленькие, будто игрушечные, человечки. Ручки и ножки опутаны проводами и трубками, малыши не двигались, только сердечки бились, как у перепуганных птиц, часто-часто, и крошечные грудки трепетали, облепленные разноцветными датчиками.

– Ваш – посередине.

Бьянка вздрогнула. Она не слышала, как подошел доктор, который оказался еще меньше, чем она предполагала, еле дотягивался до плеча.

– Удивительно, но ваш сын так борется за жизнь! У меня такое впечатление, что он хватается за нее всеми клеточками своего маленького незрелого тельца. Знаете, так явно – редко бывает. Видите того малыша, что справа от вашего? – Бьянка кивнула, не отрывая взгляда от сына. – Он родился более… э-э-э… жизнеспособным, – опять стало заметно, что доктор подбирает слова. – Но его шансы улетучиваются с каждым днем, даже часом. Он тает на глазах, а душа постепенно выползает наружу, чтобы отправиться в другой, более подходящий мир.

Бьянка отчетливо представила, как еле заметная дымка покидает крохотное тело и улетает в неизвестном направлении, задержавшись на мгновение, словно прощаясь. Странно слышать подобное из уст врача.

– А ваш – боец! – Бьянка снова вздрогнула. – Его показатели улучшаются с каждым часом. Сегодня ваш мальчик задышал самостоятельно! – доктор вытащил платок и промокнул вспотевшее лицо. – А знаете, что он родился в тот день, когда комета подошла к Земле на самое минимальное расстояние? – он поежился и продолжил: – Удивительное это зрелище – комета. У меня так просто кошки скребутся внутри, стал ощущать себя такой маленькой песчинкой в огромной Вселенной, жуть просто!

Бьянка почти вросла в стеклянную стену.

– Можно к нему поближе? – она не узнала свой голос, он дребезжал и отдавался эхом в груди.

– Обещайте, что будете вести себя хорошо, без истерик, – доктор изучал бесцветное лицо женщины, пытаясь разглядеть ответ, не доверяя словам.

– Да, да, конечно, только минутку постоять рядом, – Бьянка с усилием отвела глаза от малыша и умоляюще посмотрела на собеседника.

Он открыл дверь ключом с зеленой биркой и пропустил ее вперед. Крадучись, стараясь не дышать, Бьянка ступала по воздуху. Прошла целая вечность, прежде чем она очутилась перед кувезом, где ее новорожденный сын боролся за право жить в этом мире. Замирая от страха и блаженного восторга, она положила ладони на стеклянный купол, хранивший маленькое произведение искусства матери-природы под названием «человек». Наблюдала за рефлекторным подергиванием маленьких ручек и ножек, слышала прерывистое дыхание и ощущала биение сердца. Вдруг малыш встрепенулся, словно птенец, и стал ворочать головкой то в одну, то в другую сторону, и еще сильнее замахал ручонками. В какой-то момент он остановился, будто почувствовал присутствие родного человека, повернулся в сторону Бьянки и приоткрыл глазки. Она боялась пошевелиться, застыла, прижимаясь руками к стеклу. А малыш посмотрел, да-да, именно посмотрел на нее ясными, желтовато-серыми глазками, перестал дергаться и пальчиками коснулся прозрачной стенки временного жилища, задержал ладошку как раз в том месте, где находилась рука Бьянки.

– Привет, Томаш, – она так и не поняла, откуда взялось это имя, просто возникло само по себе, словно иного и не было.

Ручка малыша оказалась такой крошечной, раз в десять меньше, чем ее собственная. Волшебство продлилось еще несколько секунд, потом он пару раз моргнул, затем прикрыл глазки и уснул, вероятно, очень устал.

– Спокойной ночи, спи, мой родной, набирайся сил, впереди долгая, долгая жизнь.

Она даже не сомневалась, что малыш выживет, другого варианта просто не существовало. Теперь он – ее жизнь, именно ради сына Вселенная исцелила ее от неизлечимой болезни.

Бьянка с трудом отделила руки от стекла – следы от ладоней, словно глубокие вмятины. Она уходила, двигаясь спиной вперед, не отрывая взгляда от малыша, пока стеклянный купол не спрятался за другой. Уже находясь в своей палате, Бьянка по-прежнему разглядывала маленькое личико, которое стояло перед глазами, не желая покидать ее. Разные чувства боролись внутри нее: тревога сменялась абсолютным счастьем и благоговением, сомнения утопали во всеобъемлющей любви, возникшей практически ниоткуда и заполнившей все существо. «Том, Томаш, сынок», – она провалилась во что-то мягкое, ласкающее кожу, и это что-то заволокло сначала все вокруг, потом глаза, потом – сознание.

В тот самый момент, когда вы решаете, что ад наконец-то закончился, он с новой, остервенелой силой распахивает ворота и засасывает вас в тугие объятия. И этот ад гораздо страшнее предыдущего.