Отец Климент еще раз оглядел груду предметов.

— Снимай пиджак! — приказал он.

— Какой пиджак?

— Снимай пиджак!

— Вот докопался! Ты че, мусор, что ли?

— Быстро!

— Не ори на меня!

В следующую секунду отец Климент сгреб его в охапку и, не обращая внимания на его попытки вырваться, запустил пятерню во внутренний карман его пиджака и извлек коробку из-под скрепок. Он открыл коробку, и мы увидели двух огромных дохлых тараканов. Артемка с любопытством потянулся к ним рукой, но отец Климент, закрыв коробку, швырнул ее в сторону.

— Тараканишь?! — взревел он, багровея. — Опять за старое?!

Прежде чем он занес над Хромым кулачище, Бык уже висел у него на шее.

— Батяня, ты че! — успокаивал он. — Опомнись, ба-тяня, тут все свои...

— Тараканов людям подсовываешь? — орал на Хромого отец Климент, пытаясь освободиться. — Деньги с них трясешь?! Люди у сердца иконки носят, а ты тараканов дохлых таскаешь?!

Испугавшись его гнева, Артемка захныкал.

— Он не со зла, батя, — уговаривал Бык отца Климента. — Глупый он, жадный. Ты не серчай... Сам подумай, если ты его стукнешь, он враз помрет. Зачем тебе такой грех на душу брать, в Божьем храме человека на глушняк ставить? В натуре не отмолишь. Гляди, как мальчишку напугал.

Его слова действовали. Отец Климент опустил руки, показывая, что сдается. Бык потрепал его по загривку и ослабил хватку. С минуту отец Климент молчал, избегая смотреть на Хромого.

— Прости, брат, — с усилием произнес он, наконец. — Обратно демоны обуяли. Везде меня ловят. — Он перекрестился. — Кто я есть, чтоб другого судить? Инок недостойный, паче всех грешнейший.

Хромой слушал его недоверчиво, явно опасаясь новой вспышки. Теща взял коробку с тараканами, вышел наружу и вскоре вернулся.

— Нету больше, — весело сообщил он. — Кранты животным. Барыги могут спать спокойно.

* * *

— Его раньше Олегом звали, а погоняло так и было Батя, — пояснил мне Бык, когда мы вновь полетели по ночной трассе. — Всегда был такой... не знаю, как сказать, идейный, что ли? Хочешь жить — умей вертеться, правильно? А ему надо, чтоб все по-честному, не может жить, как люди живут. В армии за чайников впрягался, с дембелями воевал... С нами когда работал, пацаны тоже на него жаловались. Начнут, к примеру, барыг дербанить, а он не дает до талого загрузить. Пацанам стремно, что он за барыг заступается. Правда, у нас он недолго был, они с братом в засаду попали. Братишка младший домой его подвозил, а их там с автоматами дожидались. Тачку им насквозь прошили, в каждого по обойме засадили. Пацаны, кто видел, рассказывали, машина вся в кровищи была, они там, как консервы в томате, плавали. Братишка, тот сразу концы отдал, восемнадцать лет пацану было. А отец Климент выжил. Полгода мы его по больницам возили. А как ходить начал, в монастырь уехал. Сперва где-то на Севере жил, типа как послушником, потом сюда перебрался.

— А на что он существует? Вы даете?

— Не, у нас не берет. Батрачит. По деревням ходит, старичью по хозяйству помогает, а они его за то кормят... До Москвы километров сто осталось, пора скорость сбрасывать, а то московские гаишники любят до иногородних докапываться.

— У нас машины темные?

— С чего это она темные? — обиделся Бык. — Темная — это которую за углом угнали и номера перебили. А у нас — честные, американские. В Штатах их дернули. Они только в Америке в розыске. На них по всей Европе спокойно можно рассекать, не то что по России. У нас и европейские есть, которые в Европе причесали. На них по России можно ездить, а в Европу лучше не соваться. Но я такие в Москву не беру. Береженого бог бережет.

— А совсем честные тачки у вас есть?

— Совсем-совсем?

— Ну да. Те, которые законно на Западе у дилеров купили и законно здесь растаможили.

— Шутишь? Такие стоят до небес. Их только фраера покупают, вроде вас. И то вам втихаря ворованные впаривают.

...В Москву мы въехали под утро. Ореховские встретили нас на МКАДе и отвезли в небольшую гостиницу на окраине, где нас разместили по чужим паспортам.

— Магадан — это вам не глухомань, а столица Севера! Это, так сказать, великий русский город! Да. Очень даже великий! — Косноязычный магаданский губернатор пыжился в поисках нужных слов. Разумеется, он не потрудился написать поздравительную речь заранее и, стоя на сцене, импровизировал, сочиняя нескладные дифирамбы. Истощив фантазию, губернатор взмахнул кулаком и выкрикнул:

— Магадан — это Москва, только с другого конца!

Зал зааплодировал — олицетворять «Москву с другого

конца» магаданцам понравилось. Нарядная публика, собравшаяся в зале драматического театра по случаю городского юбилея, состояла в основном из местных чиновников. Ни образованием, ни красноречием они не блистали и, выступая, несли такую околесицу, что было стыдно слушать.

— Животные, — с раздражением думал Лисецкий. — Господи, какие животные!

Вместе с женой он находился в ложе для почетных гостей и очень страдал. Шел пятый день его президентских гастролей по северным областям, или, как лихо выражались его штабисты, «по Северам». Он был измучен долгими перелетами, разницей часовых поясов, отсутствием привычных удобств, но главное — тем приемом, который ему повсюду оказывали. Губернаторы упорно не желали признавать его превосходство. Узнав, что он приехал просить их поддержки в предстоящей президентской кампании, они и вовсе брали какой-то фамильярный тон, который Лисецкого коробил. Их тупое самодовольство казалось непробиваемым.

Омский губернатор, например, даже не встретил уральскую делегацию в аэропорту. Его подчиненные весь день таскали Лисецкого по городу, показывая никому не интересные местные достопримечательности и пресекая все попытки Лисецкого прорваться к народу. Вечером омский губернатор соизволил поужинать с Лисецким, и после унизительных просьб будущему президенту был предоставлен жалкий зал в городской библиотеке, куда нагнали сотни две муниципальных служащих. В местной прессе визит уральского губернатора в Омск освещался скудно, журналисты ссылались на запрет властей.

Из Омска Лисецкий отправился в Иркутск, где губернатор, молодой и нахальный, вообще заявил, что готов обсуждать лишь экономическое сотрудничество между Иркутской и Уральской областями. При этом поддержит он все равно Ельцина, поскольку ему обещаны субсидии из федерального бюджета.

Разъяренный Лисецкий отбыл на Чукотку, губернатора которой считал своим должником, ибо неоднократно поддерживал его в кремлевских кабинетах. Но чукотский начальник позорно сбежал, бросив Лисецкого на своего заместителя. Тот беспрерывно предлагал Лисецкому баню, словно у Лисецкого не было иной возможности помыться, кроме как на Чукотке. Единственное выступление ему все-таки организовали — в доме культуры, перед чукчами-оленеводами, которые по-русски почти не понимали.