Дэн поднял взгляд. «Жертва или преступник?» снова оказала ему неоценимую помощь. Идея была настолько крутой, что он едва сдерживался, чтобы не начать отбивать в воздухе ритм в такт песни Sabbath, играющей в наушниках.

Спасибо, Господи, за поезда Нью-Джерси.

Дэн, заметив в окне свое отражение, испытал обычную реакцию (когда я успел превратиться в пухлого мужчину средних лет?), но был так доволен своим творческим прорывом, что смог, по крайней мере на минутку, принять свой физический облик с сочувствием, а не ругать себя за то, что не ест салаты и не бегает по утрам.

За окном пролетали небоскребы Ньюарка, быстро исчезнувшие из виду, когда поезд въехал на ничейные земли Джерси-Сити. Дэн отпустил мысли в свободный полет и наблюдал, как за окном проносились то строительное оборудование, то высокие кусты и, наконец, вод ные просторы реки Хакенсак, разрезанные пополам двадцатитрехметровым виадуком, по которому проходила магистраль Нью-Джерси.

Дэн повернул голову, любуясь огромным, но стройным сооружением.

Большой виадук… Может, в начале эпизода кого-то сталкивают вниз? Тогда Варгасу придется работать с копом из Джерси, который…

Музыка в наушниках остановилась.

В то же мгновение в вагоне погас свет.

Сошло на нет жужжание вентиляторов, а ровный стук колес стал замедляться. Пейзаж за окном медленно прекращал движение.

Вагон накрыла тревожная тишина.

Библиотекарша раздраженно фыркнула. Дэн взглянул на нее. Она пыталась вернуть к жизни погасший экран телефона.

— Что за черт?! — воскликнула женщина где-то сзади.

Дэн достал свой айфон, чтобы проверить время и снова включить музыку.

Экран был черным. Дэн тыкнул по нему пальцем — ничего не произошло.

Тревожная тишина наполнилась бормотанием, кряхтением — пассажиры были в замешательстве. Дэн продолжал тыкать в экран.

Ничего не происходило.

Ну, давай же!

Прижав палец к кнопке включения, чтобы перезагрузить телефон, Дэн посмотрел на азиата-программиста. Тот пялился в ноутбук, гневно стуча по клавишам, но техника явно не реагировала.

В конце вагона крикнули:

— У кого-нибудь телефон работает?

Кажется, нет.

Дэн несколько раз зажимал кнопку включения, но белое яблоко на экране не появлялось.

— Что вообще происходит? — воскликнул кто-то.

Дэн нахмурился.

Надеюсь, ничего серьезного. Мне нужно быть на работе.

Дэн повернулся, разглядывая остальных недовольных пассажиров, и услышал далекий свист, идущий с юго-востока.

Всего за несколько секунд он стал громче и тоньше, пока не превратился в визг нацистского бомбардировщика из какого-нибудь документального фильма про Вторую мировую.

А потом в начале вагона раздался полный ужаса женский крик:

— БОЖЕ МОЙ!

К нему присоединились другие голоса, которые тут же поглотил рев взрыва, такой оглушительный, что у Дэна задрожали руки и ноги.

Двести человек в вагоне одновременно ахнули.

А потом все побежали.

Джен

Сидя на ступеньках рядом с полупустой бутылкой водки — ее воображаемым другом, компаньоном и безжалостным начальником, — Джен размышляла, как она дошла до жизни такой.

Это долгая история. Но и времени у нее было много. Никаких дел — только съездить в магазин, разобраться с банком, понять, как исцелить боль, причиненную вечно раздраженной дочери, и изменить траекторию жизни.

Джен сделала неправильный выбор. Или несколько. Но пускай она и считала себя ужасным, безнадежно пропащим человеком, Джен не была злодеем.

Удивительно, но алкоголь тоже им не был.

Настоящим злодеем была чертова Эрин Тирнан.

Справедливости ради надо сказать, что Джен выпивала задолго до встречи с Эрин. Как и с остальными ее хобби — теннисом, учебой и спорами о политике, — с этим делом у Джен все хорошо сложилось. И если не считать нескольких неприятных случайных связей в молодости и тот случай в Напе, когда она пьяной села за руль, алкоголь не был проблемой. К тысяче девятьсот девяносто девятому году, когда они с Дэном поженились, Джен выпивала только по вечерам в выходные, да и то рюмки три или, может, пять.

Потом, летом две тысячи первого, Джен забеременела Хлоей и целых девять месяцев не пила ничего. Настоящее достижение, особенно с учетом того, что в это же время произошла самая крупная трагедия в ее жизни.

На одиннадцатой неделе беременности и двадцать второй минуте ее рабочего дня на двадцать шестом этаже Всемирного торгового центра в Северную башню врезался самолет. От шока и замешательства Джен выбралась оттуда не так быстро, как могла бы. Когда она наконец добралась до их с Дэном двухкомнатной квартиры в районе Флэтайрон, волосы ее были покрыты пеплом, а в голове мелькали картинки, которые будут мешать ее сну следующие несколько месяцев.

Но посттравматический стресс меркнул перед мыслью о том, что токсины могут сотворить с ее ребенком. Через неделю после атаки, когда воздух в их районе — в трех километрах от торгового центра — погустел от химической вони, так что жители даже окна не могли открыть, «Америкэн Экспресс» переместил отдел Джен во временные офисы на Уолл-стрит, всего в паре кварталов от еще горящих обломков. И отдел кадров, и федеральное правительство клялись, что воздух был безвреден, в то время как «Голдман Сакс», расположенный на той же улице, велел беременным сотрудницам оставаться дома.

А в октябре всех напугали спорами сибирской язвы, что стало просто вишенкой на торте.

Несмотря на все это, Джен не притрагивалась к выпивке. Хлоя родилась в апреле две тысячи второго, и Альтманы решили купить дом в Линкольнвуде. В июле у Джен закончился декретный отпуск, но в «Америкэн Экспресс» она не вернулась. Ее план растить детей в городе, совмещая материнство и работу, больше ей не подходил. Дэн согласился с решением жены стать домохозяйкой, и отчасти потому, что так его не мучила совесть за долгие рабочие дни в «Уилмер Хэйл». Доктор Розенцвайг, психиатр Джен, тоже одобрила этот выбор.

— Я когда спрашиваю себя, — объясняла Джен совоподобной женщине, так похожей на беспристрастную версию ее матери, — что важнее — быть с дочерью или увеличить количество владельцев платиновых карточек на три процента? Ответ очевиден.

— Вы принимаете правильное решение, — сказала доктор Розенцвайг.

— Я тоже так думаю, — согласилась Джен.

Только спустя десять лет она поняла, как ошибалась. Но все минусы материнства — мозг, превратившийся в пюре, потеря одобрения со стороны коллег и отсутствие контакта с человеческим существом, которое могло разговаривать полными предложениями и не писало в подгузник, — давили на Джен так сильно, что к две тысячи пятому году, когда Альтманы, уже с маленьким Максом, переехали в дом на Брэнтли-серкл, Джен считала бокал вина перед ужином чем-то обязательным.

В огромном новом доме по соседству, с