Я с детства не боялась темноты. Этому меня научил папа. Темнота – это покой, говорил он, и я с ним соглашалась, без страха оставаясь одна в доме во время его деловых поездок по стране. Когда папы не стало, я по инерции продолжала не бояться темноты, более того, стала считать освещение в доме лишним, по минимуму обходясь лампами в коридоре, кухне и ванной комнате.

До сегодняшнего вечера.

Только после того как весь наш дом засветился, словно на Рождество, я прошла в свою комнату и заперла (тоже впервые!) дверь изнутри, отметив про себя, как с непривычки удивленно скрипнул замок.

Потом я долго сидела на кровати, не снимая платья и колготок, и бездумно смотрела на оконный проем, выделяющийся на фоне задернутых штор благодаря яркому фонарю в саду, который папа установил минувшей весной.

Поднявшись, чтобы наконец раздеться и принять душ, я вдруг подумала, что в отличие от всего дома в своей комнате лампу я так и не зажгла. Два шага до стены у двери – и вот в спальне стало светло, и оконный проем на шторах растворился в искусственном ярком свете. Жаль, что спокойнее мне от этого не стало.

«Темнота – это покой…»

Нет. Сегодня я поняла, что папа ошибался, хотя всегда безоговорочно ему верила. В этот вечер мне не было покоя в темноте. При свете, кстати, он на меня тоже не снизошел.

Побродив по комнате, я решила ограничиться душем и направилась в ванную. Я очень устала и уже сожалела о том, что обнадежила Стива своим согласием подумать о поездке на остров. А тут еще этот голос в кабинете…

При воспоминании о таинственном шепоте мне вновь стало так холодно, что я поспешила открыть горячую воду и, потрогав рукой струю, едва не обожглась. Пока ванная наполнялась паром, я включила в раковине воду попрохладнее и подняла глаза к зеркалу, которое отражало мой нездоровый цвет лица. Прежнего ужаса, который так поразил меня в фойе «Касла», уже не было, но себя я узнала с трудом. В овале, обрамленном тяжелой кованой рамой, отражалась сорокалетняя Селена Сагамор: уставшая, подавленная и постаревшая.

Я равнодушно усмехнулась и брызнула водой на свое, такое чужое, отражение. В ответ на мою усмешку отражение в зеркале дернулось и мгновенно оплыло кривыми мокрыми дорожками, как будто заплакало. Усмехнувшись еще раз, не веселее прежнего, я отвернулась, разделась, то и дело дуя на покрасневшую ладонь, и уже было шагнула в ванную, как вдруг что-то меня остановило.

Нет, это был не звук и не ощущение чего-то необычного. Сама не знаю почему, но, накинув халат, я вернулась в спальню, где подошла к музыкальному центру, вынула из стойки диск Roxette и нашла в списке Listen to your heart. Что-то в словах этой песни сегодня не давало мне покоя.

Я оставила дверь в ванную комнату открытой, чтобы слышать музыку, которая тяжелыми волнами поплыла по дому.

«Listen to your heart when he’s calling for you…»[5]. Вот оно! Не успев забраться под упругие струи воды, я ахнула и остановилась. Строки песни были странно созвучны моему состоянию и событиям прошедшего вечера. Ведь тот таинственный голос звал меня, заставлял пойти на встречу со Стивом, буквально выжимал меня из кабинета. И ведь я послушалась! Не важно, своего ли сердца или этого странного пугающего призыва. Главное, я увиделась с Логаном и уже почти решилась на поездку с ним.

Как все загадочно переплеталось в этот вечер!

Если бы только…

Музыка смолкла, но словно в продолжение моих мыслей во влажном пространстве ванной комнаты вдруг отчетливо раздалось: «Если бы только ты услышала… Если бы только почувствовала…»

Захлебнувшись плотным, насыщенным паром воздухом, который на мгновение превратился в январский вихрь из открытой форточки, я отшатнулась к порогу и, едва не теряя сознание, сползла на пол по дверному косяку. Широко раскрытыми от ужаса глазами я бессмысленно оглядывала комнату, как будто надеялась увидеть здесь обладателя преследующего меня голоса.

Чудовищная нереальность происходящего и очевидная пустота комнаты меня просто ошеломили. Казалось, если бы передо мной появился тот, кто только что произнес эти слова, ситуация обрела бы смысл и все встало бы на свои места. Но я была в комнате совершенно одна. Одна! Этот факт сомнению не подлежал, если только глаза не подводили меня, подобно моему помутившемуся рассудку, которому я перестала доверять.

В окно над моей головой неистово хлестал дождь. Я сжалась в комок на полу, подтянула ноги и спрятала лицо в коленях. Минута, другая, третья прошли в адском напряжении каждого нерва, каждой клеточки моего тела. Однако ничто не нарушало гнетущей тишины пустого дома, кроме стука крупных капель о стекло и карниз. От этой монотонной барабанной дроби, а еще от того, что никакие другие звуки не достигали моего сознания, можно было сойти с ума.

– Папа, что же это? – болезненно простонала я, и тут меня словно прорвало: слезы потекли нескончаемым потоком, разрушив хрупкую оболочку моего самообладания. Я заплакала впервые со дня смерти папы, впервые за многие недели. Сидя на полу ванной комнаты, я завернулась в махровый халат и рыдала так громко, так безутешно, будто все эти мучительные одинокие дни, которые я заставляла себя проживать, в одно мгновение вырвались наружу вместе со слезами.

Не знаю, сколько я плакала, но в какой-то момент, когда я, постанывая, вытирала глаза, меня посетила спасительная мысль о Стиве и его предложении уехать. Я доползла до кровати, у которой лежала моя сумка, вынула сотовый и дрожащими пальцами, скользящими по мокрым от слез кнопкам, набрала «Я поеду с тобой». После отправки сообщения телефон жалобно пискнул: уровень зарядки дошел до критического минимума. Слава богу, я успела!

Конечно, я могла бы позвонить по обычному телефону, но никакая сила на свете не способна была сейчас заставить меня подняться на ноги и спуститься в гостиную. Сидя на ковре у изножья кровати, я просто смотрела на экран телефона, молясь о том, чтобы Стив поскорее прочел мое сообщение и хоть что-то написал в ответ, пока аппарат еще подает признаки жизни. Поторопившись сегодня покинуть офис, зарядник я оставила в своем рабочем столе.

Долго ждать мне не пришлось, ответ высветился через минуту: «Будь готова к полудню», и телефон погас. Батарейка села.

Я облегченно вдохнула и огляделась, поневоле напрягая слух.

Ничего.

Никогда раньше я не думала, что одиночество может быть таким нестерпимым, душным от страха и черным от безысходности.

Переводя взгляд с одного предмета на другой в своей комнате, которая еще несколько минут назад была моим неизменным и надежным убежищем от любого зла, а сейчас давила на меня всеми четырьмя стенами, я вновь осознала, что страх оказался первым проявлением чувств, которое я ощутила за прошедший месяц. Я уже привыкла ничего не чувствовать: ни радости, ни тоски, ни боли, и это меня спасало. Но сегодня все изменилось. На меня разом навалилось все самое плохое и тяжелое, что только может почувствовать человек, оставшийся один на всем белом свете.