– Послушай, мне совершенно все равно, ты спустил их на проституток и алкоголь или построил школу для бедных детишек. Это не важно. Но мне нужно получить деньги назад прямо сейчас.

– Вот в этом-то и проблема. Прямо сейчас их у меня нет. Но будут, когда я вернусь домой.

– И когда же это случится?

– Самое позднее через две недели.

– Хорошо. Но если деньги не окажутся там, где им положено быть, через пятнадцать минут после того, как ты приземлишься в Соединенных Штатах, я вышибу их из тебя кулаком до последнего пенни.

– Джона, я…

– Не нужно оправданий. Ты просто возвращаешь мне три миллиона баксов, или я заставлю тебя пожалеть, что ты не остался в Таиланде. Тебе ясно?

В этот раз Ноа даже не пытался возражать:

– Абсолютно. Ты говорил матери?

Теперь настала очередь Джоны смеяться:

– Нет. И не собираюсь, если ты меня не вынудишь. Мы с тобой оба знаем, что ей нельзя волноваться – хотя не сказать, чтобы тебя это когда-либо останавливало.

– Я бы никогда намеренно не доставил ей беспокойства! – заспорил Ноа.

Джона покачал головой в презрении:

– Не важно, намеренно или нет. Тебе нет дела ни до кого, кроме себя.

– А тебе нет дела ни до чего, кроме твоей компании! – возразил Ноа. – А о семье ты совсем не думаешь. Когда в последний раз ты ездил к матери в поместье? Был у меня? Или у Элайджи? Ты вот говоришь, что я трачу деньги на таитянок – ну, а сам ты все спускаешь на своих одинаковых супермоделей.

Джона злился все сильнее с каждым его словом. Если бы он мог, он бы прямо сейчас полетел в Таиланд и дал бы своему младшему братцу в челюсть. Он, похоже, думает, что компания возникла из воздуха сама собой, а вовсе не Джоне пришлось вложить в нее все сердце и всю душу, не говоря уже обо всем свободном времени. Так что когда у него выдавалась возможность отдохнуть, он делал это со вкусом. Ну да, он редко видится с родственниками – ну так и у них тоже своя жизнь. Он их на своем пороге тоже давно не обнаруживал.

– Да, компания для меня важна, это правда. И если ты забыл, от нее зависят довольно много людей – включая, кстати, тебя. Я построил ее своим трудом и горжусь этим, а еще не собираюсь всем рисковать из-за твоих выкрутасов. Ты же помнишь, что приехал аудитор из «Гейм Таун»? И твоя небольшая вольность легко может стоить нам этого контракта.

– Черт побери! – выругался Ноа. – Я совсем об этом забыл! Не подумал, что…

– Вот именно, Ноа. Не подумал. Как и всегда.

В трубке на некоторое время повисла неловкая тишина.

– Как ты думаешь, они обнаружат? – наконец выговорил Ноа.

– Вполне вероятно. Ты разве что желтым маркером это не подчеркнул. Но Пол этим занимается – мы покроем недостачу. Временно, – Джона выделил это слово, – пока ты не вернешь недостающую сумму.

– Я все верну, Джона.

– Я надеюсь. Не заставляй меня в тебе разочаровываться.

– Не волнуйся.

– Увидимся, когда вернешься. – Джона повесил трубку.

Ему бы очень хотелось не беспокоиться, но это было сложно. Его брат никогда не делал пакостей намеренно, но мать его очень избаловала. Стоило ему накукситься, как он тут же получал все, что хотел, – особенно после смерти отца. И даже когда он вырос, люди из кожи вон лезли, чтобы ему угодить.

Вообще-то стоило бы приставить его к делу. Ноа вполне мог бы приносить пользу в фандрайзинге – при нынешней экономике им не удавалось собирать пожертвованиями столько, сколько нужно, а Ноа был бы вполне убедителен, уговаривая богачей поделиться своими деньгами. Но это если его так называемый займ вообще не поставит крест на всех их благотворительных программах.

Джона откинулся в кресле и откусил кусок бейгла. День уже был ужасным – а ведь еще не настало и девяти утра. Две недели. Ему нужно придумать, как покрыть или спрятать недостачу, пока Ноа не вернется, и при этом не привлечь к этому еще больше внимания.

Но главное – ему надо было найти способ преодолеть защиту Эммы. Он знал, что за ее сухой профессиональной маской есть чувственность. Это было заметно по тому, как двигались ее бедра при ходьбе, как учащалось ее дыхание, когда он к ней наклонялся. Хочет она того или нет, ее тело отзывается на его присутствие – просто она пока еще не готова это признать.

Значит, надо заставить ее думать об этом. Пусть она возвращается домой по вечерам и думает о нем – с раздражением или с тайным желанием, не важно. Главное, это не даст ей сосредоточиться – а это ему и нужно.

Джона забросил в рот остатки бейгла, отряхнул руки, встал и отправился на поиски непокорной красотки аудитора.

Эмма давно не возвращалась с работы с такой радостью. У нее было такое чувство, что, куда бы она ни пошла, она везде натыкается на Джону. И ведь не то чтобы он преследовал ее специально – просто он все время там оказывался! Она поднимала взгляд от копировального аппарата и обнаруживала его в конце коридора, погруженного в диалог с кем-то из сотрудников. И он радушно ей улыбался, а потом возвращался к разговору, и вся ее защита сыпалась по кусочкам. Он попадался ей в столовой, в кофе-баре, в коридорах… везде.

И даже когда его нигде не было видно, она то и дело ловила себя на том, что думает о нем. Ее чувства представляли собой коктейль из раздражения и, как ни стыдно ей было это признавать, желания. Ни одна женщина из плоти из крови не могла устоять перед Джоной Флинном. Эмма старалась изо всех сил, но Джона был настойчив и брал ее осадой. И тот факт, что она знала, какие ощущения он способен пробуждать в ее теле, каково это – прижиматься к нему, оставаясь неузнанной, только ухудшали положение. Она не могла ни на чем сосредоточиться. Строки отчетов сливались перед глазами, а цифры никак не сходились, сколько бы раз она ни пересчитывала. И во всем этом был виноват чертовски красивый исполнительный директор.

Так что было облегчением попасть домой – здесь, по крайней мере, она была недоступна для Джоны Флинна. В нежных тканях обивки, разноцветных диванных подушках и ярком интерьере было что-то такое, что сразу заставляло ее расслабляться – и душой и телом. В ее квартире в Верхнем Ист-Сайде интерьер был словно списан с картинки в журнале Country Living – непринужденный и комфортный.

Но даже здесь, когда она сбросила рабочую одежду и стала переодеваться в домашнее, стоя в ванной, она поняла, что все равно не сможет забыть о нем. Она краем глаза взглянула на себя в зеркале и увидела ту самую недоброй памяти татуировку.

Перед ее глазами немедленно встала картина, как он стоит перед ней в своей маске, но с узнаваемой мальчишеской ухмылкой, смотрит на нее пронзительными синими глазами, взгляд которых, казалось, лишал Эмму воли, и говорит:

– Давай сделаем татуировку.

Пока он этого не сказал, она даже не замечала, что они случайно остановились на тротуаре напротив тату-салона. Она обычно не обращала внимания на места такого рода, потому что ее они не интересовали.