– Нет, случилось, я знаю, – вздохнул Шейн.

– Пусть так. Но мне кажется, тебе следует больше верить ей.

– А я и верю.

Джеймс замотал головой:

– Нет, не веришь. Ты хочешь ей верить, но на самом деле не веришь. Она может сломить тебя, ты догадываешься об этом. Ты привык ни от кого не зависеть, быть победителем.

Шейн опешил от подобной откровенности. Сперва ему захотелось отшутиться, но потом он решил: а почему бы ему не узнать, что скрывается за той белибердой, которую несет брат? Разбираться в этом было легче и проще, чем в своих чувствах к Сесили.

– Что за ерунда? С чего ты взял?

– Да так, много читал, – несколько сухо ответил Джеймс, видимо, слегка обидевшись. – Тебе нравится быть героем. Всех спасать. Вот в чем твоя проблема.

– Не вижу тут никакой проблемы.

– Послушай, Сесили не хочет, чтобы ее спасали. На роль девицы, попавшей в беду, она не годится. Ты в растерянности, потому что не знаешь, что делать. Ты привык спасать, а спасать некого.

Не желая признавать правоту Джеймса, Шейн ощетинился:

– Что ты этим хочешь сказать? Что мне нравятся слабые, бесхарактерные женщины?

– Нет, ни в коем случае, – Джеймс слегка умерил напор, – но тебе нравится доминировать, повелевать, а Сесили ускользает из-под твоей власти. От тебя ей ничего не надо.

– Это не так, – возразил Шейн, однако неприятный холодок прополз по его спине. А ведь правда, в первый раз после смерти отца ему был кто-то нужен, а именно Сесили, и вовсе не обязательно, чтобы она так же нуждалась в нем, как он в ней.

Джеймс пожал плечами:

– Ну что ж, тебе виднее.

Они замолчали.

Джеймс не любил болтать попусту. Высказав главную мысль, он не торопил Шейна с ответом, прекрасно понимая, что тому нужно время для того, чтобы все как следует обдумать.

Самолюбие Шейна было задето, поэтому сгоряча он ляпнул первое, что пришло ему на ум.

В самом деле, зачем ему было спасать Сесили? Нет, ни за что он не будет ее спасать!

Однако немного остыв, Шейн задумался. А может все-таки станет? Не подумывал ли он втайне об этом? Но почему тогда он ничего не предпринял? Не оттого ли, что предавался пустым мечтам, как он устремляется на помощь и вырывает Сесили из грязных лап ее отца и его гнусного приспешника?

Нет, разве такое возможно?!

У него перехватило горло, и он с трудом проглотил комок. Он никогда не обманывал себя, и сейчас, взглянув правде в глаза, Шейн остолбенел. Да, да, именно мечтам он и предавался. Когда Сесили ушла, ничего не сказав и не прося, он совершенно потерялся, – вот почему он был так зол на нее.

Черт, она даже не пригласила его поучаствовать в своей битве.

Шейн встряхнул головой и беззлобно сказал:

– Ты придурок.

Джеймс рассмеялся:

– Мне то и дело напоминают об этом.

Уставшая до изнеможения, Сесили поднималась по ступеням крыльца дома в Ривайвле, сам подъем представлялся ей не менее трудным, чем восхождение на Эверест. Когда она коснулась ногой верхней ступени, из ночной темноты раздался голос Шейна. От неожиданности она вздрогнула.

– Где, черт подери, ты была? – голос Шейна дрожал от злости и гнева.

Она устала. Более того, она была подавлена, расстроена, ее угнетали тяжелые мысли. Но как бы плохо и тяжело ей ни было, Сесили по привычке тут же вошла в образ Снежной Королевы.

– Я же оставила записку, – произнесла она холодным тоном.

Она подошла к нему, сидевшему на качелях. Как же ей хотелось присесть рядом, спрятать голову у него на груди, ощутить тепло его тела! Но она не могла позволить себе расслабиться, рассиропиться, выказать свою слабость. Нельзя быть слабой. Это вошло в ее плоть и кровь.

Сесили невозмутимо разгладила складки на своем деловом наряде.

Шейн желчно и злобно рассмеялся:

– Ну что ж, Сесили, выкладывай свою новость.

Она растерялась. Грустный разговор о будущем она хотела отложить до завтра, но Шейн каким-то образом уже догадался, о чем пойдет речь. Для нее его проницательность была загадкой.

Не скрывая своего раздражения, он продолжил:

– Не понимаешь? А ведь я тебе говорил, что умею читать твои мысли. Можешь морочить голову кому угодно, но только не мне. Хотя ты еще не вполне понимаешь, как преподнести мне свою новость, не так ли?

Слезы подступил к горлу, и Сесили закусила губу, чтобы не расплакаться.

– Ты это о чем?

– Последнее время мы с тобой были очень близки, Сесили. Помнится, мы как-то говорили уже об этом, но в более интимной обстановке. Когда ты так внезапно уехала, оставив короткую в одну строчку записку, и отключила свой мобильный телефон, то это, Сисси, было красноречивее любых слов. Ты должна была знать.

Сесили нахмурилась. Конечно, она знала. Только она не понимала одного – что они так близки друг с другом. Это произошло так незаметно и так естественно, что она даже не заметила, как это случилось. Надо же так оплошать, так сглупить!

Сделав глубокий вдох, она собрала остатки своего мужества.

Она делает это ради него. Ради того, чтобы защитить его. Он возненавидит ее, ну и пусть, он никогда не простит ей, ну и пусть. Она любит его, и ради него готова на все. Не в силах смотреть Шейну в лицо, Сесили уставилась в пол.

– Пора с этим кончать, – голос Шейна прозвучал глухо и надтреснуто – видимо, он понимал, – тут ничего нельзя поделать.

Язык плохо повиновался Сесили, слова не хотели слетать с губ, но, сделав усилие, она выдавила их из себя:

– Да, нужно кончать.

Ее едва не стошнило.

– Почему? И ради чего? Для того чтобы выйти за того, кого не любишь, и бороться за место в конгрессе, куда тебе совсем не хочется?

– Нет, хочется. И всегда хотелось. – Она повторила заученные в течение многих месяцев или даже лет слова, как попугай. Утратившие смысл, пустые слова. С таким же успехом она могла бы сказать, что хочет полететь на Марс. И выборы, и Марс были для нее столь же равноудалены по своей бессмысленности. Тем не менее, она упорно гнула свое: – И я добьюсь этого.

Шейн встал и подошел к ней. Вокруг стояла удивительная тишина, пронизанная напряженным волнением. Подойдя вплотную, он приподнял ее голову за подбородок и взглянул прямо ей в глаза.

В них стояли слезы, но усилием воли Сесили прогнала их прочь. Ей нельзя было плакать. Только не здесь, и не сейчас. Когда она будет одна, вот тогда будет можно.

Шейн смотрел ей в глаза, это было невыносимо, казалось, что это продолжается целую вечность. Он стиснул зубы так, что на скулах заиграли желваки.