Притулившись прямо на земле, за отхожими местами – сил не было смотреть на павших духом обитателей лагеря, – я отослал в ЗРИнет материал о случившемся на моих глазах убийстве. Попытался было сочинить к нему какой-нибудь текст, но, видно, шок еще не прошел: сосредоточиться никак не получалось. Военные корреспонденты, твердил я себе, изо дня в день видят картины куда страшнее. Сколько же времени нужно, чтобы привыкнуть?

Я просмотрел международные трансляции. Все по-прежнему наперебой твердили о «соперничающих анархистах» – включая ЗРИнет, которая так и не показала ничего из присланного мною.

Я потратил минут пять, пытаясь унять расходившиеся нервы, потом позвонил Лидии. Добраться до нее лично удалось только через полчаса.

Вокруг слышались лишь многоголосые рыдания. А что будет после десятого нападения? После сотого? Закрыв глаза, я унесся мыслями в Кейптаун, в Сидней, в Манчестер. Куда угодно.

И вот Лидия ответила.

– Это я, – заговорил я, – Я снимаю все это – что с моими материалами?

Новости не ее епархия, но лишь от нее я мог получить прямой ответ.

– Твой «некролог» Вайолет Мосалы, – кипя от ярости, с каменным лицом ответила Лидия, – целиком и полностью высосан из пальца. И в нем ничего не говорится о культе, приверженцы которого убили Ясуко Нисиде – а теперь и Генри Буццо. Я видела показания, которые ты отослал охранной фирме: и о холере, и о рыболовном судне. Что за игру ты затеял?

Я судорожно перебирал в уме отговорки, силясь найти подходящую. «Если бы я этого не сделал, Мосала умерла бы» – не годилось. Я сказал:

– Все, что я сфабриковал, она говорила на самом деле. Не перед камерой. Спроси ее.

Лидия не шелохнулась.

– Тем не менее это неприемлемо, все равно это нарушение всех канонов. И мы не можем ни о чем ее спросить. Она в коме.

Не хочу я этого слышать! Если у Мосалы затронут мозг, значит, все зря.

– Я многого не мог тебе сказать. Не мог выдать антропокосмологов, опубликовав все, что знаю.

Пустые слова. Антропокосмологи уже тогда прекрасно знали, что я скажу властям, что – нет.

Лицо Лидии смягчилось – словно я зашел настолько далеко, что теперь заслуживал лишь жалости, но не упреков.

– Послушай, я надеюсь, что ты найдешь способ благополучно вернуться домой. Но материал твой не пойдет – ты нарушил условия контракта. И отдел новостей не интересует твое освещение политических проблем острова.

– Политических проблем? Да я в самом пекле войны, которую финансирует крупнейшая биотехнологическая компания планеты! Я единственный на острове журналист, которому, кажется, удалось нащупать ключевое звено всего происходящего. И я работаю только на ЗРИнет. Точка. Как же их это может не интересовать?

– Мы получаем материалы от других корреспондентов.

– Да? От кого же это? От Дженет Уолш?

– Не твое дело.

– Не верю! «Ин-Ген-Юити» убивает людей, а…

Лидия предостерегающе подняла руку.

– Я не желаю больше слушать твои… пропагандистские выпады. Договорились? Мне очень жаль, что на тебя свалилось столько неприятностей. Мне очень жаль, что анархисты убивают друг друга, – по-моему, она говорила с неподдельной грустью, – Но если ты принимаешь чью-либо сторону, если хочешь с помощью сфальсифицированных кадров взбаламутить людей, настраивая против бойкота и существующего законодательства, – это твои проблемы. Тут я ничем помочь не могу. Будь осторожен, Эндрю. До свидания.

Смеркалось. Я бродил по лагерю, снимал, тут же передавая сигнал на свой домашний терминал – чтобы наверняка сохранилось. Неизвестно зачем.

Отлаженный механизм городка беженцев по-прежнему действовал исправно. Насосы качали воду, безупречно работала канализация. Везде горели огни, на матерчатые стены палаток легли оранжевые и зеленые отсветы. Из каждой второй двери неслись ароматы готовящейся пищи. Запасенной солнечными батареями энергии хватит еще на несколько часов. Серьезного ущерба лагерь не понес – ни одно из сооружений, обеспечивающих физический комфорт, не разрушено.

Но встречающиеся на каждом шагу люди были молчаливы, испуганы, напряжены. Робот мог вернуться в любую минуту – днем ли, ночью – и избрать себе следующую жертву – или тысячу жертв.

Посылая из города роботов, нанося случайные удары, бандиты быстрее посеют панику, быстрее прогонят людей дальше к побережью. Беженцев от парникового эффекта оттеснят к самой береговой линии, где им останется дожидаться следующего шторма (та самая участь, от которой бежали они когда-то в Безгосударство) и, быть может, готовиться всем вместе покинуть остров.

Так я и не понял, что же сталось с так называемым ополчением – может, в каком-то идиотском порыве храбрости остались в городе и все уже перебиты. Я просмотрел местные сети; расплывчато сообщалось о десятках нападений, подобных тому, которому я недавно был свидетелем, но помимо этого – почти ничего. Конечно, на то, что анархисты раззвонят по сетям обо всех своих военных тайнах, рассчитывать не приходилось, но отсутствие неистовой пропаганды, вдохновляющих заявлений о скорой победе настораживало. Может, это молчание ничего и не значило; но, если значило, я никак не мог разгадать – что.

Холодало. Просить приютить меня в чужой палатке не хотелось; получить от ворот поворот я не боялся, просто, несмотря на все мои ничтожные попытки демонстрировать солидарность, все еще чувствовал себя посторонним. Эти люди со всех сторон окружены врагами, и доверять мне у них нет ни малейших оснований.

Так что я сидел в столовой, прихлебывая жидкий горячий суп. Расположившиеся рядом люди вполголоса беседовали между собой, поглядывая на меня скорее с некоторой опаской, чем с открытой враждебностью, и все же в свой круг не допускали.

Я угробил свою карьеру – ради Мосалы, ради технолиберации – и ничего не получил взамен. Мосала в коме. Безгосударство на краю гибели, его ждет долгая кровавая бойня.

Я застыл в оцепенении – никому не нужный параноик.

А потом пришло известие от Акили. Он(а) благополучно покинул(а) город и находится в другом лагере, меньше чем в километре.

– Садись. Куда хочешь, где тебе удобно.

В палатке не было ничего, кроме рюкзака и расстеленного спальника; там, за стенами, вроде бы роса, но прозрачный пол, судя по виду, сухой, только очень тонкий – кажется, каждая песчинка прощупывается сквозь пластик. От черной вставки на стене струилось тепло – ее питала солнечная энергия, преобразуемая вплетенными в каждую нить палаточной ткани фотоэлектронными полимерными волокнами.

Я устроился на краю спального мешка. Акилл, скрестив ноги, сел(а) рядом. Я огляделся, по достоинству оценивая нечаянно обретенную обитель. Скромненько-то скромненько, и все же куда лучше голых скал.

– Как тебе удалось это все раздобыть? Не знаю, расстреливают ли в Безгосударстве мародеров, но, я бы сказал, игра стоила свеч.