Локи спокойно взирает на меня, а двоякий смысл моего высказывания явно не проскальзывает мимо его ушей.

— Тут совсем другое, — говорю я. — У него был ребенок. Я! А Алекс не был женат. Я бы никогда…

Я не хочу говорить об Алексе.

— Что случилось потом? — спрашивает он.

— Начали распространяться слухи. Закончилось тем, что счастливая — хоть и тихая — школьница, у которой было несколько друзей, осталась только с одной подругой Полли. Другие дети дразнили и травили меня, а отца поливали грязью. Менталитет маленького городка дал о себе знать, и они были беспощадны. Полли была моей единственной подругой, но даже она заставляла меня чувствовать себя так, будто я ей обязана и должна по гроб жизни. Я прошла через долгие годы душевных мук. Священник уехал, появился другой, и слухи разрослись до необъятных размеров. Насколько я знаю, отец никогда ни в чем не признавался. Но, без тени сомнения, мама знала. Она знала, — выделяю я последнее слово. — И она не разводилась с ним!

Как раз этого я никогда не смогу понять.

— Почему она не подала на развод? Зачем жить во вранье? Зачем заставлять себя страдать? Это был полнейший, несусветный фарс! — меня это ужасно злит. — Думаю, отец хотел развестись. Я слышала однажды, что он что-то такое бормотал, но мать никогда не дала бы ему этого сделать. Как-то раз, прямо перед своим отъездом, я спросила мать, почему она не разведется с ним, если из-за него она чувствует себя такой несчастной? Знаешь, что она сказала? Она ответила: «Мы венчались перед лицом Господа, мы навсегда связаны под его взором». Вот так шутка! — восклицаю я. — Они превратили брак в уродливую карикатуру. Они изначально не должны были жениться, не говоря уже о том, чтобы жить в браке. Они до сих пор не развелись! — возмущаюсь я, чувствуя подступающую истерику. — А он гомосексуалист! Мой отец — гей! О чем, черт возьми, она думала?

— А ты спрашивала ее? — интересуется Локи.

Теперь мои губы действительно угрожающе дрожат. Качаю головой.

— Не могу, — громко шмыгаю носом. — Дело в том, что недавно я думала о том, что могла бы его простить — не то чтобы он когда-либо просил у меня прощения. Он не смотрел мне в глаза, когда я в последний раз была дома, даже теперь он не может смотреть на меня. Я ненавижу поездки домой, — с негодованием рассказываю я. — Любой ценой я избегаю этого, но мама играет на моей совести, чтобы я приехала. Не могу поверить, что на Рождество я вернусь туда. — Я растираю лицо руками.

Я почти склоняюсь к тому, чтобы остаться здесь и встретить Алекса, когда он вернется с медового месяца. Меня пронзает острая боль, когда я вспоминаю, что вчера он женился на Заре.

— Ты говорила, что, возможно, сумела бы его простить, — возвращает меня на землю Локи, и я убираю с лица руки.

— Да. Он совершил так много ошибок. То, как он вел себя, как обращался со мной, что он не простил меня, по всей видимости, за то, что я раскрыла его секрет. Но в конечном счете он полюбил не того человека.

Локи прячет мне за ухо выбившуюся прядь.

— Ты уверена в этом?

Непонимающе смотрю на него.

— Может, он полюбил все-таки того человека. Может, священник и был правильным человеком. Может, они были бы счастливы вместе. Может, он мог бы стать счастливым. Как ты думаешь, ты сумела бы это принять? То, что он гей?

— Конечно, сумела бы. Я понимаю, что он ничего не может с этим поделать. Это не его выбор. Я понимаю все, хотя некоторые люди ограниченного ума, с которыми я выросла рядом, отказывались принимать такое. А вот как раз мысль о том, что отец мог бы быть счастлив, усвоить я не могу. У меня просто не получается представить его счастливым. То, что он целовал священника… Смущало, что он вообще это с кем-то делает. Я ни разу не видела, чтобы он касался губ моей матери. Но тот поцелуй. Я никогда не видела его таким живым. Он казался совершенно другим человеком. Передо мной стоял незнакомец. Вот что пугало.

— Я не могу поверить, что он до сих пор состоит в браке с твоей матерью, — говорит Локи. — Теперь меня не удивляет, почему ты считаешь, что свадьба — это фарс.

— Я понимаю, что не для каждого она на самом деле фарс. Я знаю некоторых людей, которые всю жизнь счастливы вместе в браке, и это замечательно.

Мои слова веселят его. Я произнесла их с оттенком сарказма, хотя никакой подоплеки здесь нет.

— Просто я думаю, что человек должен оставаться с тем, с кем хочет быть рядом. И если ты больше не хочешь быть с ним, так и не будь. Человеку не нужен какой-то кусок бумаги или благословение Господа. Нужно просто любить друг друга. А если вы решаете заводить детей, любите и их.

Шмыгаю носом и смахиваю слезы.

— Уверен, твой отец любит тебя, Брон, — печально произносит Локи.

Грустно смотрю на него в ответ.

— Наверное, я никогда этого не узнаю.

Локи больше не поедет в Европу. Он говорит, что вернется в Лондон при первой возможности, если в ближайшее время я собираюсь там жить, и тогда, может быть, мы поедем в Европу вдвоем. Меня радует эта идея, однако ни Локи, ни я не знаем, когда это случится, поэтому особых надежд не питаю. Он живет со мной у Бриджет, и меня спасает мысль, что я возвращаюсь домой вместе с ним, правда, последнюю неделю на работе приходится нелегко. Мы ухитрились поменять свои билеты и теперь летим в Австралию вдвоем. Он предложил встретить Рождество вместе, но я пока не готова познакомить его со своей семьей. Слишком уж шаткий фундамент у наших отношений, хотя я и не перестаю удивляться и радоваться, что Локи почему-то все еще со мной и уверен в том, что у нас есть будущее. И вот в Сиднее наши пути расходятся, и мы теперь летим в разных направлениях.

Над Аделаидой ярко сияет солнце, когда я приземляюсь. В Сиднее я прохожу иммиграционный контроль, и моя мать теперь ждет меня в местном аэропорту, чтобы встретить, как только я сойду с самолета. Я ее сначала не узнаю. Ее привычные длинные волосы мышиного цвета острижены до плеч, а отдельные пряди осветлены. Кожа сияет. Она постройнела и так и пышет здоровьем. Последний раз при встрече я видела совсем другое: она была бледной, выжатой как лимон, с морщинами, пробороздившими все лицо.

Изумленно гляжу на нее.

— Мам?

— Привет, Бронте. — Она улыбается, вытянув руки по швам в ответ на мои объятия. М-да, в этом плане ничего не изменилось. — Как добралась?

— Хорошо, — отвечаю, не сводя с нее изумленного взгляда. — Ты очень изменилась.

Она сияет улыбкой и до неузнаваемости беззаботно пожимает плечами. Кто эта женщина?

Мы убийственно медленно тащимся по городкам, разрастающимся близ Аделаиды, минуя несметное множество одноэтажных магазинчиков готовых блюд, химчисток, благотворительных магазинов и парикмахерских. Мы немного поболтали о работе и моей жизни в Великобритании и в итоге погрузились в относительно уютную тишину. Видимо, я задремала, потому что, открыв глаза, я обнаруживаю, что пригородная зона осталась позади, а за окошком проплывают неброские — серые, зеленые, желтые и коричневые — оттенки австралийского буша. Рядом с дорогой вырастают громадные желто-коричневые холмы, усеянные зелеными соснами и эвкалиптами. Гребни холмов, которые многие годы точат свирепые ветра и проливные дожди, напоминают мне рябь на воде, а когда мы проезжаем мимо глубокого оврага, сквозь мамино окно я замечаю, как вдали сверкает сине-зеленый океан. Я почти забыла, как красиво у меня дома. Устремляю взгляд в синее-синее небо, вижу, как в высоте проплывает огромная стая белых какаду, и не могу сдержать улыбку.