class="p1">Посадила Оксана возле милого старух, чтоб оплакали, как положено, а сама взяла ружье да саблю и, собрав женщин, повела их на вал. Степанида тоже пошла.

Польские пушкари пороха не жалели. Городок запылал, и тогда жолнеры снова ринулись на приступ. День убывал, пожару прибывало, и жолнеры наконец прорвались в Веселую Криницу. Да только не там, где держали оборону женщины.

— Степанида! — позвала Оксана названую сестру. — Давай-ка поцелуемся на прощанье.

— Что ты! — вскрикнула Степанида.

— Не шуми, слушай. Уводи женщин в гору, в пещеру. Отсидитесь.

— А ты?

— Ступай, милая, ступай! Забияка мой уж сердится, заждавшись меня.

Тут только Степанида увидала под Оксаной бочонок пороха.

— Опомнись, сестрица!

— Уходите! Они уж сюда бегут. Обо мне не печалуйтесь. Не хочу после милого мужа достаться игрушкою проклятым жолнерам! — Взвела курки на двух пистолетах. — Прощай, сестрица! Прощай, певунья!

Степанида, собрав вокруг себя женщин, ударила с вала, сверху, на жолнеров. Те, видя перед собою воинство в юбках, опешили, и женщины, прорвавшись через кольцо осады, ушли к горе, в пещеру.

Жолнеры ринулись в город.

Далеко было видно, как пыхнуло огнем в том самом месте, где рассталась с жизнью казачка Оксана Гарная.

Пылающий городок был уже захвачен жолнерами, но бой не утихал: казаки и казачки отбивались до последнего, а когда кончались заряды и силы — кидались в огонь или поражали саблями и кинжалами друг друга.

Был пан Чарнецкий свиреп, но непримиримость жителей Веселой Криницы смутила коронного обозного.

Приказал доставить ему женщин, укрывшихся в пещере. Живыми!

Силой проникнуть в пещеру было невозможно: казачки застрелили нескольких жолнеров. На все уговоры сдаться отвечали молчанием или выстрелами.

Весна помогла карателям. Запрудили ручей, пустили воду в пещеру: ледяная вода скорее уговорит.

Пещера была не глубока. Заполнялась быстро. Жолнеры ждали воплей, а вместо них раздалось дивное пение.

Аве Мария! Словно небо сошло под землю.

Жолнеры, не в силах смотреть, как все выше и выше поднимается вода в пещере, покидали строй.

— Аве Мария! — ликовал голос, такой голос, что на всю жизнь останется в ушах. Как потом в глаза глядеть: матери, жене, дочери?

Степанида пела молитву католиков, пела, чтоб опомнились, вспомнили о Боге. Но Богом жолнеров был приказ.

Голос умолк, вода закрыла пещеру, и жолнеры кинулись к пану Чарнецкому и потребовали тотчас покинуть местечко, хоть ночь стояла на дворе.

…Через неделю полковник Богун наголову разгромил карателя Стефана Чарнецкого. Сам Чарнецкий был дважды ранен и спасся бегством. Да только незабвенным стал его карательный поход по городам Украины. Пан Чарнецкий сжег и вырезал Погребища, Борщаговку, Монастырища, Прилуки, Немиров, Кальник, Балабановку и многие другие местечки, села и деревни.

4

Государь Алексей Михайлович влюбленными глазами смотрел на собинного друга своего, на святейшего патриарха Никона.

С соболиной, черной в проседь бородой, со сверкающими черными глазами, Никон, распаленный мыслью, ходил перед царем по горнице и говорил, взглядывая то на царя, то на иконы, и Алексею Михайловичу казалось: это перед ним посланник самого Господа.

— Деяниями надо украшать жизнь свою! Деяниями! — восклицал Никон. — Вот ныне четырнадцатое февраля. Кого помнит в сей день православная церковь? Помнит подвижников, зело потрудившихся во славу Господа. Авксентий-сириец жил на горе Оксии, жил отшельником, не искал у людей славы. Они сами пришли к нему, пришли и позвали на четвертый Вселенский Собор. Поминаем преподобного Мирона, который проводил жизнь под открытым небом, в молитвах и трудах. Святого Авраамия, епископа Каррийского, который, приняв священство, никогда уж более не употреблял вареной пищи. Поминаем преподобного Исаакия-затворника. Этот поклонился духу злобы, ибо тот явился в облике Христа. Впал в тяжкое расслабление, а исцелившись, юродствовал и потом снова затворился и жил в затворе двадцать лет. Столько примеров великой любви к Богу, великого подвижничества, а мы, грешные, живем, как дикари! И хуже дикарей! Ибо дикари не ведают Бога, а мы ведаем, а живем, как расслабленные.

— Но куда приложить наши силы? — спросил смиренно государь.

— Да разве нет у нас своего Ирода? Как Ирод убивал детей, так и униаты и католики истребляют церкви Божии и овец словесных, православных. Нельзя, государь, более сносить этой казни. Пора возвысить десницу и защитить Украину от волков-истребителей.

— Я знаю, что мы грешим, оставляя православных людей на истребление, — государь перекрестился, — но принять Украину под руку — значит разорвать вечный договор с Польской короной. Это — война.

— Священная война! — Никон, слушавший царя стоя на месте, вновь сорвался в свой полет по горнице. Сел на лавку, рядом. Поглядел царю в глаза. — Государь, ты уже возмужал. Пора испытывать государственную мышцу великим испытанием.

— Ах, я давно хочу! — Алексей Михайлович зарделся. — В Думе не было крепких людей, таких, как ты… Хмельницкий просился, просился принять его с Войском, а теперь, слышно, турецкому султану поддается!

— Можно ли допустить, чтобы православный народ добровольно пошел в рабство Магомету? — подскочил на лавке Никон. — Собирай, государь. Думу. Не мешкай, собирай! Молю тебя Господом и заклинаю, не дай совершиться столь горестной для христианских сердец печали! Прими, великий, Войско Запорожское под руку свою могучую!

— Я всей душою! — быстро сказал государь. — Но как знать, что Дума решит…

— А кто посмеет перечить твоей самодержавной воле?

— Тут, однако, с осторожностью надо, — покачал головой Алексей Михайлович. — Поспешать в таком деле никак не возможно.

— Да делу-то этому — годы!

— Годы, — согласился Алексей Михайлович. — Да ведь это не кречета на уток пускать.

5

В первый понедельник Великого поста Боярская дума впервые решала вопрос о принятии в подданство Малороссии и о войне с Речью Посполитой.

Через месяц в Москву прибыли посланцы гетмана Хмельницкого Кондратий Бурляй и Силуян Мужиловский. Они привезли письмо гетмана к государю. Хмельницкий писал в нем: «Вместо комиссий изменою пришло на нас пятнадцать тысяч войска, десять городов выжгли, людей невинных христиан, как мужского, так и женского полу, великих и малых, вырубили, церкви восточные до основания искоренили».

Подписано это письмо было уже иначе, чем прежние письма: «Твоего царского величества во всем готовые и нижайшие слуги и подножие, Богдан Хмельницкий, гетман со всем Войском Запорожским».

Написал гетман письма и ближайшим людям царя. Боярину Борису Морозову, царскому тестю боярину Илье Милославскому, боярину Григорию Пушкину, патриарху Никону. Просил заступничества.

Еще через месяц в Варшаву отправилось посольство боярина князя Бориса Андреевича Репнина. Посольство ехало к польскому королю с наказом добиться от поляков признания статей Зборовского договора и уничтожения унии.

Ян Казимир приказал своим комиссарам так говорить:

«Королю нестерпимо, чтобы Хмельницкий, подданный короля, самый худой человек, хлоп, требует, чтоб было сделано по его хотению.