– Ты что – всерьез?.. – проронил Бруно тихо; он продолжал, словно не слыша, сквозь болезненную улыбку:

– Осматривая комнату Шлага, я подумал, что он неаккуратен, и совершенно не подумал о том, что неряху не изберут секретарем ректора. Теперь можно взглянуть на это иначе. Одежда, разбросанная как попало, светильник, стоящий на окне, беспорядок в шкафу… Когда весь дом уснул, этим светильником был подан сигнал. «Подойди к двери»; там, на окне, Шлаг его и оставил – ему в тот вечер было просто не до того, чтобы думать о порядке. Спуститься и снять засов так, чтобы этого никто не услышал – пустяки. Свет более не зажигался. Одежда бросалась, куда придется…

– А беспорядок в шкафу, – тихо докончил Ланц, – появился оттого, что она искала переписи?

– Вероятно, Шлаг стал вести себя слишком опасно, – продолжил Курт тяжело. – Слишком многие стали обращать внимание на его странности. Возможно, он не выдержал и проболтался ей о том, что приготовил подарок – «Трактат о любви» Симона Грека в украшенном окладе. Вот для чего это бессмысленное затратное дело. Подношение женщине. Это часто бывает бессмысленным и затратным. Возможно, именно его она и искала. Возможно, прочие переписи она унесла тоже, и наверняка уничтожила. Или же он изначально заказывал их не для себя, и сегодня мы найдем их. Или же не найдем – если списки книг и делались для нее, она могла уничтожить их, когда началось наше расследование…

– За уши притянуто, – не слишком убежденно возразил во всеобщей тишине Бруно, опасливо спускаясь на пол. – Что за инквизиторская манера – cuncta in deterius trahere[134]? Из-за пары словарей такие выводы?

– Вот и он, – не слушая его, тихо проронил Курт, распрямляясь. – Мой третий. В этом не моя заслуга, но я его нашел… Мы нашли.

– Она никогда в этом не сознается, – заметил Ланц осторожно. – И даже в случае ее признания мы останемся ни с чем. Доказательств в самом деле нет – только наши выводы (прав твой подопечный), весьма шаткие.

– Но верные.

– Это недоказуемо.

– Вы ведь не знаете, когда были переписаны эти словари, – снова вмешался Бруно. – Может, года два назад. Может быть, она лично заказала их переписчику – и в этом нет ничего преступного.

– Соседи говорили, что примерно за неделю до своей смерти, – продолжил Курт тихо, – Шлаг переменился. Они сказали «он засветился» и «словно ангела встретил в переулке».

– И что?

– За неделю до его гибели в Кёльн перебралась Маргарет фон Шёнборн. Не повод ли для счастья: предмет воздыханий оказался рядом… В трактире студентов, как говорили, он к ней не подходил, почти с нею не разговаривал, он вообще от нее «почти шарахался». Вполне типичное поведение человека, желающего весьма неумело скрыть свое истинное отношение к ней, скрыть свою связь с ней. Все то, что для прочих привычно, нормально, обыденно – от вопроса, вскользь заданного, до долгой беседы, до того, чтобы подсесть к столу, – все это ему казалось слишком подозрительным, привлекающим внимание, отчего и такое поведение.

– Измышления, – снова возразил Бруно. – Все это ни о чем не говорит.

Мгновение Курт молчал, собираясь с духом, и, наконец, с усилием разомкнул словно склеенные губы.

– Она интересовалась ходом дознания, – выговорил он тихо. – И не просто «как дела на службе», а в подробностях.

– Ты рассказывал?

К Ланцу он не обернулся, отозвался все так же едва слышно и тяжело, не поднимая головы:

– Да.

– Вот это уже плохо, – вздохнул тот мрачно, и Курт кивнул – медленно, с напряжением.

– Я это осознаю, Дитрих. Ты меня знаешь, я не оправдываюсь, когда в самом деле виноват, однако без ложной скромности отмечу, что каждый раз я упирался до последнего; и здесь у меня есть titulus, qui videtur excusare[135]… Я просто не мог возразить. Ничему, никакой просьбе, начиная от самой мелкой и кончая разглашением служебных секретов. При любой попытке не подчиниться – все та же боль, муть в голове, неспособность думать ни о чем, кроме высказанного желания.

– Сильна малышка, – пробормотал Ланц, вынимая с полки следующую книгу, но пролистывать не спешил, глядя мимо нее в стену. – Кто б мог подумать…

– Я мог, – ответил Курт хмуро и резко. – В самом начале дознания Бруно высказал мысль о том, что именно она могла быть тайной любовницей Филиппа Шлага. Тогда меня это взбесило. Мне показалось это немыслимым. Недопустимым. Невозможным. И, снова, при попытке над этим задуматься…

– Я помню, – ниспавшим голосом подтвердил подопечный. – У тебя снова заболела голова, ты посерел, как поганка, и вид был такой, будто тебя пыльным мешком хватили…

– Если бы я был в себе, эту линию я выстроил бы сразу – пусть всего лишь как простую версию, одну из нескольких, пусть как допустимое подозрение. Ведь это было бы логично. Тот, на кого покойный расходовал время, душу и деньги, и есть первостепенный подозреваемый; и обстоятельства смерти также говорили об участии в этом женщины. Это настолько на поверхности – сейчас кажется невероятным, что я не смог этого увидеть сразу.

– И никто не смог, – возразил Ланц, бросив взгляд на книгу в руке, и со вздохом раскрыл, глядя на титульный лист. – «Аd ritus sacros spectans», – прочел он тихо, шлепнув пухлый том на стол. – Часть листов вырезана – давно, судя по цвету среза, не один год назад.

– Отто Рицлер переписывал для Шлага концевую треть книги, – договорил Курт, бережно приподняв заднюю пластину обложки, и, заглянув на последнюю страницу, болезненно засмеялся. – Невероятно. Как все просто…

– Полагаю, еще недавно сюда были вложены листы, набросанные переписчиком, – подвел итог Ланц. – Она уничтожила их, когда, по ее мнению, расследование стало опасно доскональным и дотошным; выбросить всю книжку целиком – что? Рука не поднялась? Пожадничала?

– Возможно. Или все-таки таила надежду на то, что… сумеет со мной совладать и повлиять на дознание через меня.

– Избавиться от одной половины компрометирующих улик, но сохранить вторую в надежде не попасться… Странная логика.

– Женская, Бруно, – пожал плечами Курт. – Никогда не задумывался над тем, что среди арестованных все больше именно женщины? Неправы авторы «Молота», дело не в женской склонности ко злу; они попросту необдуманнее в поступках и взбалмошней, и их ловят чаще.

– Черт… – вдруг проронил подопечный почти тоскливо – так, будто все это время речь шла о нем самом, а не о ненавидимом им надзирателе. – Ведь и началось все это почти одновременно с твоим расследованием… Значит, все это – лишь для того, чтобы получить возможность…

– Все может быть, – согласился Курт. – В первое время после того, как мы с нею встретились по пути из собора, я помню, мое состояние было далеко от идеального, однако я все еще мог связно мыслить. Я не терялся. Стало быть, тогда это все еще были мои собственные мысли и чувства. Тогда я сумел с ними справиться, сумел их разложить, что называется, по полкам и вынудить себя о них почти забыть.