Миновав ворота с косящейся на них стражей, следователи сорвались в галоп, домчав до замка менее чем за час. Бруно, на которого ценных курьерских было тратить не с руки, должен был подоспеть минимум через еще полчаса – на него сегодня приходились обязанности «трех “g”» – «gehen, geben, gebracht»[127], но не как прежде, «im Laufschritt[128]», а верхом на муле, не поспевающем за галопом жеребцов Друденхауса.

– Это безнадежно, – вздохнул Ланц, когда они остановились посреди зала первого этажа, оглядывая стены. – О полноценном обыске можно забыть. Скоро нас отсюда вежливо попросят, посему обыскать первым делом надо помещения самые подозрительные.

– Спальни, – предположил Курт. – Комната горничной. Гардеробная, подвал, чердак, библиотека… Часовня. Что еще?

– Это бы успеть, – кисло отозвался сослуживец. – Идем. И, слушай сюда, абориген, – добавил он, за локоть развернув Курта к себе лицом, – Керн не дал разрешения оставить тебя одного в ее доме, однако же кое на что я его уговорил – в интересах дела. Здесь мы разделимся.

– Я польщен доверием.

– Прекрати, – покривился Ланц. – И поставь себя на его место. Поставь себя хотя бы на мое место и не смей на мне вымещаться.

Курт отвернулся, высвободив руку.

– Понимаю; приказ сверху… Это святое.

– Не время для ссор, абориген; давай начнем работать, ибо против нас уже работает время. Драгоценные мгновения уходят, а в нашем положении и это – много.

– Извини, – сбавил тон Курт, и тот вздохнул:

– Понимаю, за эти полдня на тебя свалилось многое, может быть – даже слишком многое, однако возьми себя в руки и приступай. Или серьезно подумай о том, чтобы отказаться от участия в деле.

– Не могу, если б и хотел, – уже спокойно отозвался Курт. – На счету не только каждая секунда, но и каждый человек. Я в порядке. Хоть ты поверь – я в полном порядке. Просто раздражен.

– Ну вот что, – решил Ланц, потянув его за собой к лестнице, – начнем вместе, а там я на тебя посмотрю; если втянешься – разделимся. И на сей раз без пререканий. Начнем с библиотеки – все равно одному там не управиться.

Ланц оказался прав. Библиотечный зал замка фон Шёнборн был не особенно большим, однако книги и свитки пребывали в полнейшем беспорядке, громоздясь горками, валами и грудами, а на рабочем столе вздымался настоящий архипелаг. Со стола и было решено начать; прочтя название и перетряхнув страницы, тома и томики складывали прямо на пол у стола стопками, отчего Курт, всегда относящийся к книгам с трепетом и бережностью, болезненно морщился, по временам даже забывая обо всем прочем.

– Смотри-ка, – спустя несколько минут молчаливой работы усмехнулся Ланц, развернув книгу обложкой к нему. – «Koloss auf tönernen Füssen»[129]; судя по пометкам – приобретена мужем… Стало быть, политическими памфлетами развлекались господин граф; кто бы мог подумать.

– «Ein Mann namens Johannes der Täufer»[130], – добавил Курт мрачно, осматривая потрепанный труд. – Тысяча триста восьмой год; кем приобретена – неясно.

– Вообще, иоанниты – не самые жуткие ересиархи, и о склонности к колдовству эта книга не говорит… Но все равно отложи. Хм, «Eine reine Quelle»[131]… Вполне благочестиво.

Он не ответил, и в библиотеке повисла тишина, нарушаемая шелестом перетряхиваемых страниц и пергамента, шлепками тяжелых обложек и окладов книг. Когда пухлых томов осталось около десятка, Ланц оставил их Курту, перейдя к крайней из полок, откуда вскоре донеслось:

– А вот это в самом деле важно.

Курт выпрямился, на миг замерев и не говоря ни слова, потом наклонился, уложив в стопку последнюю книгу, и, не оборачиваясь, ровно уточнил:

– Да?

– План замка, – пояснил Ланц, пристраивая на стол старый, толстый пергамент, закрепленный двумя кромками в валиках. – Дабы не тыкаться по этажам вслепую.

– Ценно, – кивнул Курт, развернувшись на скрип осторожно приоткрывшейся двери, и, увидя недовольную физиономию Бруно, кивнул ему: – Наконец-то. Иди сюда.

– «Наконец-то»? – выдавил тот. – А ты пытался хоть раз пускать мула галопом? Могли бы конфисковать летающую свинью у какой-нибудь ведьмы…

– Сюда, я сказал, – оборвал Курт, за рукав притащив подопечного к полке, и развернул лицом к ней. – Слушать меня внимательно, Бруно. Начинаешь сверху. Берешь книгу за обложку, переворачиваешь и встряхиваешь страницы…

Тот дернул плечами, вырываясь, и отступил назад, отгородившись от него ладонями:

– Эй-эй! Я в обысках крамольных библиотек не смыслю.

– Вот и будет тебе practicum, – оборвал Курт хмуро, рывком вернув его к полке; Бруно сбавил тон до почти просительного, озираясь на Ланца то ли в поисках поддержки, то ли с опаской.

– Я не знаю, что искать. Я не хочу, чтобы меня после обвинили в том, что я что-то упустил, и из-за этого рассыпалось дело. Я не знаю, какие книги вам нужны, я…

– Все просто. Сначала зачитываешь мне наименование и автора, если есть. После перетряхиваешь книгу; если в нее вложено что-то – говоришь мне. Если название на обложке или окладе не соответствует содержанию – говоришь мне. Если книга без обложки – говоришь мне. Если найдешь переписанный текст…

– …говорю тебе, – кисло докончил тот, и Курт улыбнулся – так, что подопечного перекосило.

– А сказал – не смыслишь. Приступай.

– Чтоб вас всех черти взяли вместе с вашими малефиками! – пробормотал Бруно под нос, неохотно придвигая к полке табурет от стола; он ткнул подопечного кулаком под ребро.

– Выбирай слова.

– «Lingua latina», «Sermo latinus»[132], – вклинился Ланц, складывая две сшитые вместе стопки листов на стол. – Почерк университетского переписчика. Однако, – встретив окаменевший взгляд Курта, осадил он, – нам ведь сообщали, и это не тайна, что она переписывала у студентов лекции и временами просила списать некоторые книги по наукам. Об этом все знают. Это ни о чем не говорит.

– Все так, – резко развернувшись к Курту и едва не слетев с табурета, согласился Бруно. – А о чем это могло бы говорить?

Он не ответил, неторопливо прошагав к столу и опершись о него ладонями, и замер, глядя в стену; Ланц молчал.

– Стало быть, так, – собственный голос показался мертвым, когда Курт заговорил – медленно, тихо, точно боясь разбудить спящего рядом человека или спугнуть присевшую на плечо птицу. – Переписчик Отто Рицлер был связан с Филиппом Шлагом. Филипп Шлаг умер странно, за полгода до этого порвав всяческие отношения с женщинами, от коих прежде не бегал. Кто-то настроил его на поиск книг теософского содержания. Conclusio[133]: в данный момент в поле нашего зрения есть единственный человек, склонный к мистике, знакомый с обоими покойными и, судя по случившемуся со мною, способный на сверхобычные действия.