и от страха. Двое уцелевших стали пятиться к воде, так одного из них Максимилиан убил, уложив болт прямо ему в горло. Оставшийся уже не шёл, уже бежал к броду, а те, что были в воде, видя такое дело, поворачивали обратно. И ничего, что генерал на них смотрел.

Кавалер двумя ударами добил двух раненых. А как они хотели? Плохая война — так плохая война, они сами её начали. Слава о том, что вы раненых добиваете и пленных берёте лишь для того, чтобы их потом пытками замордовать, давно о вас идёт. Убил двоих и лишь после этого поднял забрало, чтобы перевести дух, отдышаться.

И не успел он убрать руку и оглядеться, как о шлем его что-то звонко щёлкнуло, к ногам его упал арбалетный болт. Тут же прилетел другой, ударил его в горжет и отлетел прочь, не пробив великолепного железо.

Кавалер тут же захлопнул забрало, и опять его что-то ударило в шлем. Нет, на этот раз не болт. Ударило и зажужжало в рикошете улетая прочь. Это уже не арбалет. Это аркебуза. Он взглянул на тот берег, а там не меньше полусотни арбалетчиков и трёх десятков аркебузиров, все делом заняты. Стараются, заряжают своё оружие и стреляют. И на него словно дождь, словно ливень хлынули болты и пули. Застучали по доспехам, и стреляли, подлецы, хорошо, по шлему, всё по шлему метили. Ему даже пришлось руку левую поднять, чтобы латной перчаткой прикрыть сверху забрало. Мало ли, вдруг пролетит что в прорези. И он стал отходить. Пятился, так и прикрывая прорези рукой сверху, ведь на «спине» доспеха уязвимых мест больше.

Пятился и с удовлетворением понимал, что это они от бессилья стрелков пригнали. Не смогли взять железом, думали хоть так его взять. А солнышко-то уже совсем низко, день кончается, бои вот-вот стихнут.

Так и отходил он под градом пуль и болтов, пока не дошёл до Максимилиана. Дошёл, прикрыл его собой, у знаменосца доспех, конечно, не так хорош был, и они пошли дальше от берега. Наверх, к дороге. Он видел, что солдаты врага выбирались на свой берег и уже не собирались идти на его строну реки.

Теперь он был далеко, ни болты, ни пули тут уже не достали бы. Волков поднял забрало и поглядел туда, на тот берег, где над спуском по-прежнему находились всадники, среди которых был и он. Железнорукий.

«Не добрался ты до моих обозов сегодня, не добрался, засада у тебя вышла отменная, но до обозов ты всё равно не добрался».

Расстояние было слишком большим, темнело уже, но Волкову казалось, что железнорукий сейчас тоже смотрит на него. А может, и слышит.

Глава 40

— Максимилиан, помогите снять шлем, — наконец говорит Волков, и молодой человек тут же берётся за дело.

Кавалер стягивает шлем, подшлемник, его волосы мокры, так мокры, как будто его голову облили водой.

— Кавалер, у вас, кажется, кровь засохла на лице, — говорит Максимилиан, — вы не ранены?

— Нет, это чужая, — говорит Волков, оборачиваясь на берег реки, он прислушивается.

— И меч сломали, — продолжает знаменосец.

— Дьявол! — Кавалер поднимает клинок к лицу, так и есть, кончик меча, с ладонь длинной, обломан. — Чёрт дери этих хамов!

— Ваш этот бой… — Максимилиан замолкает, подыскивая слова, снимает шлем и продолжает, — это было лучшее, что я видел в жизни!

— Что? — Волков смотрит на него чуть удивлённо.

— Вы были словно архангел Гавриил, меч Господа, словно ангел смерти. Хамы падали вокруг вас или бежали от вас.

Кавалер ерошит ему тоже мокрые волосы латной перчаткой:

— Вы мне очень помогли, друг мой. Вы отлично стреляли.

Трубы. Над рекой звенят трубы, но не его. Играют отбой на том берегу. Волков сам того не замечает, как облегчённо вздыхает. Кажется, достояли до темна.

Бой стихает. Всё реже и реже слышатся выстрелы в лесу у реки. И выстрелы аркебуз, и гулкие мушкетные выстрелы звучат всё реже и реже. Враг отходит. Волков и его знаменосец видят, как большой отряд, человек в триста, идёт по берегу с запада. Это как раз те сволочи, что наседали на Рене и Роху. Приходят к броду. Они с удивлением видят на песке у переправы порубленных Волковым своих товарищей. Офицер осматривается и даёт команду собрать раненых и мёртвых, а после отряд начинает переправляться на тот берег.

Последние лучи солнца ещё красили небо, когда они пошли по дороге на запад, к головным телегам своего огромного обоза. Волков заметил, что в колчане у Максимилиана осталось всего два болта. Его же оружие, сломанный меч, он в ножны не убирал, опять шёл с ним, как с тростью. Дойдя до первой телеги, не без труда залез в неё и сказал:

— Друг мой, потрудитесь пригласить старших офицеров со сводками по ротам ко мне. Хочу знать, что у нас осталось.

— Сейчас всех соберу, — обещал знаменосец и ушёл.

Тут уже почти по темноте прибежал солдат и заорал, как блажной, пугая всех:

— Телеги, телеги нужны для раненых.

— Эй, чего орёшь? — окликнул его полковник.

— Господин…. Меня капитан Рене прислал, телег просит! Раненых много. Сами не идут.

— Ну, слышали? — Кричит кавалер возницам. — Чего ждёте, скидывайте мешки, езжайте за ранеными.

— Сколько нужно телег-то? — спрашивали возницы.

Прибежавший солдат сам кидается скидывать с первой попавшейся ему телеги мешки с горохом:

— Хотя бы три, много раненых, много…

А к Волкову, кланяясь ещё издали, стали приближаться кашевары:

— Ну? — спросил он.

— Господин, — осмелился заговорить один из старших возниц, — так что делать, костры разводить, воду носить? Ужин готовить?

— Подождите немного, сейчас соберутся офицеры, и решим.

А в обозе начинается кутерьма, возницы, кашевары, сапёры — все с факелами и фонарями встречают раненых, тех, что сами смогли прийти. Они шли и шли из темноты. Некоторые доходили до расположения обоза и обессиленно садились прямо на землю. Вереницей шли бесконечной. Обозные подхватывали их и тащили к лекарям, которые расположились чуть дальше. Волков стянул латные перчатки, бросил их в телегу рядом со шлемом, сидел, поигрывал обломанным мечом и мрачно смотрел на солдат, гадая, кто из них уже не жилец. Там были и люди Рене, и люди Рохи, и люди Брюнхвальда. Ещё две телеги поехали в темноту, трёх, видно, было мало. А израненные люди всё шли и шли. Там, у телег лекарей, разведён был большой костёр, ещё и дюжина ламп горела. Там было светло, оттуда доносились крики. Крики невыносимой боли. Лекари работали. Лили горячее масло в раны, вправляли сломанные кости,