Гай притормозил.

— Выглядит необычно. Как дом колдуньи.

Фейт вышла и открыла ворота. Стены и ставни крепко обвивал плющ. Крыша была испещрена серо-зелеными пятнами лишайника. С зеленой изгороди свисали плети ломоноса, огород заполнило кружево колючих сорняков. Кое-где сохранились разросшиеся кусты плетистых роз — цветущие и душистые. Позади дома на траве желтели кнопки одуванчиков. Фейт бросила камешек в колодец и прислушалась, но услышала только, как дрозд стучит раковиной улитки по камню да ветер шелестит листьями ивы.

Погромыхав задвижками ставней, Фейт открыла окно и попыталась влезть на подоконник.

— Я хочу посмотреть, как там внутри, — сказала она и улыбнулась. — Раз уж я собираюсь здесь жить… Помоги мне забраться, Гай.

Он подставил сложенные руки, и Фейт, перевесившись через подоконник, скользнула внутрь. Она оказалась в посудомоечной: рядом с огромной раковиной стояли каменные кувшины, оплетенные паутиной. На вбитых в стену гвоздях висели позеленевшие от времени медные сковороды. Вокруг жестянки из-под консервов валялись соломинки и птичьи перья: видимо, когда-то здесь было гнездо.

Фейт прошла в соседнее помещение и отдернула ветхие занавески на окнах. Взметнулось облако пыли, и вошедший следом Гай закашлялся.

— Кухня.

За дребезжащей дверью скрывался сумрак кладовой. Гай начал водить пальцем по пыльной кухонной полке.

— Что ты пишешь?

— Как ты думаешь?

— «Гай плюс Фейт равняется любовь», — прочла она надпись на пыльной поверхности.

Гай обнял ее и начал целовать.

— Не здесь, — прошептала она между поцелуями. — Здесь, наверное, водятся привидения.

— Скорее крысы.

Они вышли из кухни и поднялись по лестнице наверх. В комнате выходящей окнами в сад, он снял с нее одежду. Фейт стояла перед ним совершенно нагая. Сквозь обшарпанные ставни пробивались косые лучи солнца, отражаясь в засиженном мухами зеркале. На мгновение Гай закрыл глаза, словно был не в силах вынести такую близость. Потом опустился на колени и начал целовать пальцы ее ног, лодыжки, икры. Она задрожала, не вполне понимая, что это — наслаждение или боль.

Когда они наконец оторвались друг от друга и удовлетворенно затихли, глядя на пауков, медленно ползающих по растрескавшемуся потолку, послеобеденное солнце начало угасать. На пыльном полу остались отпечатки их тел. Гай поднялся и, не одеваясь, вышел. Минут через пять он вернулся с ведром воды.

— Это все, что я смог выжать из колодца. Ты стала пегой, моя милая.

— Но ты любишь меня такой?

— Я готов любить тебя черной, белой, красной или зеленой. — Он намочил в ведре свой носовой платок и начал протирать ей руки, грудь, ноги. — А также пятнистой и полосатой.

Одевшись и спустившись вниз, Фейт заметила ворох сухих листьев, занесенных ветром через открытое окно. Лепестки роз в саду начали облетать, выделяясь яркими пятнами на изумрудной траве. На обратном пути Гай и Фейт почти не разговаривали. Когда они выехали на дорогу, идущую вдоль берега, Фейт увидела, что начался прилив. Она знала, что он смоет следы их утреннего пребывания: крошки от пикника, вмятины от голов и имена, начертанные на песке.

Во время летних каникул Хитервуд-корт приятно преобразился. С отъездом капитана Манди и его жены в очередной отпуск («Автомобильное путешествие по Бакингемширу», — объявил он) напряжение словно испарилось из пустых коридоров и классных комнат.

В школе осталась лишь горстка мальчиков — те несчастные, чьи родители жили за границей, слишком далеко, чтобы забрать детей на лето. Учителя тоже разъехались: Стрикленд — в Испанию, наблюдать за птицами, Денман и Лоулис — в Блэкпул, ухаживать за девушками. Линфилд, сменив академическое платье на спортивную куртку, отправился куда-то с картонным чемоданом в руке.

Хотя Джейк вместе со Стриклендом отпраздновал окончание семестра и сделал вид, что, как и все остальные, мечтает убежать из серых гранитных стен Хитервуда, он, как это ни странно, был в растерянности. Он, объехавший весь мир, не мог придумать, чем заняться и куда податься. В последние полгода Джейк держался благодаря неизменности жизненного уклада Хитервуд-корта, не способного адаптироваться к реальностям послевоенной Британии. Он боялся нарушить это шаткое равновесие, снова потерять себя в хаосе внешнего мира. Но когда Мэри и Джордж, с рюкзаками за спиной, сели на автобус и уехали, Джейк побросал в сумку кое-какие пожитки и отправился на железнодорожную станцию.

Он провел две недели в разъездах, навещая старых друзей, и затем, почти с облегчением, вернулся в Хитервуд. А когда Мэри встретила его чаем с булочками и рассказом о неделе, проведенной в бухте Лалуорт, он почувствовал себя так, словно вернулся домой. В тот вечер он повел ее в кино в Боскасл. Фильм оказался скучным, и в темноте Джейк обнял Мэри. Ее волосы пахли цветами, а кожа была прохладной и нежной. Целуя ее, Джейк вдруг понял, что его тянуло назад именно из-за Мэри, и именно она сделала для него Хитервуд почти родным.

Но она отстранилась, расправила одежду и откинула волосы за уши.

— Не здесь. Нас могут увидеть, Джейк.

Каждый раз он слышал одно и то же. «Не здесь. Нас могут увидеть». Однако они проводили вместе целые дни, вышагивая мили по окрестностям и останавливаясь только затем, чтобы выпить в пабе чая со сливками или мутного сидра. Однажды они наняли рыбачью лодку и поплыли по желтовато-зеленому морю, испещренному рябью от моросящего дождя, и Джейк показывал Джорджу, как ловят макрель. Бродя по берегу, они искали раковины и смотрели, как актинии машут в воде своими красновато-коричневыми щупальцами. Но с ними всегда был Джордж, а Мэри, как всегда, боялась, что их могут увидеть. По вечерам она готовила ужин в маленькой кухне своей квартирки. Потом они играли в карты или слушали радио. И все же Джейк оставался в неведении, как относится к нему Мэри. Ему позволялось держать ее за руку и целовать на прощанье. Пару раз прощальный поцелуй затягивался, однако Мэри всегда уклонялась от его объятий. Он пытался сдержать злость, порожденную подозрением, что она держит его около себя только ради приятной компании.

В сентябре листья на березах, окружающих школу, приобрели бронзовый оттенок, а море из синего стало серым. Джейку было тяжело думать о том, что летние каникулы подходят к концу. Скоро вновь заскрипит рутинная жизнь Хитервуда. Джейк боялся, что к нему вернется прежнее беспокойство и в конце концов он поймет, что Хитервуд — лишь передышка, не более.

В предпоследний день каникул они отправились на прогулку и прошли пешком несколько миль вдоль мыса. Похолодало, на гребнях серовато-синих волн появились белые барашки, а по лику солнца скользили быстрые облака. Беседа вспыхивала и обрывалась на неубедительных запутанных фразах, и это вызывало раздражение и неудовлетворенность у них обоих. Джейку не удавалось высказать то, что он хотел, да он и не знал толком, что хочет сказать.

Когда они вернулись с прогулки, Мэри покормила Джорджа ужином и уложила спать. Джейк пошел к себе, налил большую порцию виски, закурил и подошел к окну. Звезды казались тусклыми булавочными головками, воткнутыми между облаками.