— И еще штришок: грабители прихватили не только бумажник, но и папку с компроматом на нашего замечательного депутата.

— А была ли папка-то? Был ли компромат?

— Была. Когда он утром уходил из дому, — была. Что касается компр…

— Во! А где он потом был? Может быть, он сам эту папку кому-нибудь передал, потерял и так далее.

— Пока не знаю, может быть — сам передал. Нужно проверять.

«Кому это нужно?» — подумал прокурор. Кому это нужно? За Коротковым власть, сила, деньги, связи. Его жена тратит за одно посещение массажного кабинета больше, чем следак районной прокуратуры зарабатывает за месяц. Следак продолжал еще что-то говорить, а прокурор с тоской думал о том, что Коротков дрянь, сволочь. Но сволочь очень большая, и он, прокурор, который по идее олицетворяет собой Закон, ощущает себя рядом с ним маленьким мальчиком. Больших сволочей и в старые добрые времена было почти невозможно привлечь… но все-таки существовал райком КПСС. Прокурор приходил туда, докладывал Самому или одному из секретарей. Хоть какой-то укорот на больших сволочей был, партбилетом-то они дорожили. А теперь? Теперь к кому идти? Ну, допустим, будет этот энтузиаст Володя рыть землю день и ночь и что-то там на Короткова накопает. А дальше? Дальше понабегут адвокаты господина Короткова, подключится пресса. Свидетели, если таковые найдутся, дружно откажутся от своих показаний. В самом лучшем случае удастся привлечь исполнителей. Коротков — депутат ЗАКСа. Этим все сказано! Прокурор — слуга закона и его носитель — признавался себе в своем полном бессилии. Он не был подлецом, взяточником, циником. Он был реалистом. Нормальным советским, а теперь — российским, прокурором.

А молодой следак все что-то говорил, говорил, говорил…

Прокурор кивал и думал: придется передать дело более опытному следователю. Он был реалист.

* * *

Птица проспал более суток. Он не видел снов. А если и видел, то ничего о них не знал. Как не знал и о том, что Солодов дважды ставил ему капельницу. И фактически спасал, восстанавливал организм. Но все это касалось тела. Залечить раны душевные хирург не мог. Пожалуй, этого не мог сделать никто.

Проснулся Птица довольно бодрым. Бок болел, но уже меньше. Голова не болела вовсе. Он не знал, сколько проспал. Снова было темно за окнами, и так же качался фонарь, и ветви деревьев ежеминутно сплетали новый рисунок. Горела настольная лампа, Солодов что-то читал за столом. Птица снова вспомнил все. Вернее: он ничего не забыл! Сутки отдыха и покоя, которые обеспечил ему хирург, дали отдых телу. Но не смогли стереть память. И чувство вины, уже затопившее его полностью, до краев… Не хочешь пойти в РУБОП? Нет!

Он сел. На звук сразу же обернулся Солодов.

— Привет, — сказал он негромко. — Как самочувствие?

Птица промолчал. Подсознательно он понимал, что Борис действует в его интересах. Вот только понимание интересов у них разное.

— Сейчас чай поставлю, — продолжил хозяин. — Есть хочешь?

— Сколько я тут валялся? — глухо спросил Птица.

— Сутки, — Солодов посмотрел на будильник. — Нет, почти двадцать пять часов.

— На хера ты это сделал? — голос Птицы звучал агрессивно.

— Объяснить? — Солодов снял очки, бросил их на книгу. Линзы остро блеснули в свете стосвечовой лампы. — Объяснить, на хер я это сделал? Я сделал это потому, что ты был на грани нервного и физического истощения. Или за этой гранью. Потому что у тебя сотрясение мозга. Потому что у тебя сломаны два ребра. Потому что в розыске…

Он внезапно замолчал. Он увидел глаза Птицы и замолчал. В тишине вдруг громко зазвенел будильник. Он звенел, наполнял комнату тревожным звуком. Птица вскинул руку. Он как бы хотел защититься от этого звона. Он не видел будильника, скрытого спиной Смоленцева, но знал, что минутной стрелки и стекла у него нет. Змеятся тонкие проводки и косит глазом одноногая цапля на циферблате.

Провода убегали далеко-далеко, вглубь полуразрушенного здания, за стеной которого жили бомжи… Тебе что, их жалко?

Будильник звенел, и этот привычный бытовой звук наполнял крошечную комнату тревогой… он все звучал, рос, поднимался до высоты и тяжести набата. Он был невыносим!

Солодов повернулся вполоборота, ударил ладонью по кнопке. Мгновенная тишина и негромкое тик-так, тик-так, тик-так… Шаги конвоира. Одинокое белоснежное облако в синей бесконечности… Тик-так. Шорох пальмы в морозной ночи над Вологодской зоной. Цапля. Одноногая цапля, с голосом резким, как лязг передернутого затвора.

Борис вытащил из-за спины будильник. Синий пятирублевый кругляк со стеклом, стрелками и надписью «Севани» на циферблате. И другой — «Сделано в СССР» — мелкими буквами в нижней четверти белого, с четкой оцифровкой, круга.

— Механизмус, — пробормотал хирург себе под нос, — звонит когда захочет. Ветеран… Ладно, поставлю чай.

Птица встал. Он был в одних трусах, одежда аккуратно висела на спинке стула. Синяки на теле уже поменяли цвет, пожелтели. В нескольких местах кожу покрывали сеточки, нарисованные йодом. Синела наколка на левом плече.

Он прошлепал босиком по линолеуму, присел у стола. Качнулся на груди серебряный крестик. Спаси и сохрани. Синие лепестки газа лизали дно старого чайника, на подоконнике стояла капельница, лежал в блюдце старый хромированный шприц.

— Из этого баяна меня потчевал? — сказал Птица.

— Не понял…

— Шприц, говорю, для меня?

— А… провели некоторые процедуры. Как самочувствие?

— Нормально. Слушай, Борис, закурить очень хочется… можно?

— Кури.

Птица принес сигареты, с удовольствием закурил. Голова слегка закружилась. Он вспомнил многочасовое ожидание в засадах, полчища москитов, нервный напряг, желание и невозможность закурить… Солодов хлопотал у плиты. Макароны, сосиски… меню у холостого хирурга разнообразием не отличалось. Да и зарплата, видно, не очень.

— Пока ты спал, — сказал, не оборачиваясь, Борис, — звонил Михаил, а потом звонила Юлька.

— Из дома? — быстро спросил Птица. — Юлька позвонила из дома?

— Нет, — Солодов повернулся, посмотрел внимательно. — С работы. Велела тебе передать: Наталья чувствует себя нормально. Передает тебе привет.

Это была ложь. Вернее, не вся правда. Физическое состояние Натальи никаких опасений не внушало, но психическое… Реактивное состояние, осторожно поставил предварительный диагноз психиатр. Об этом Солодов Птице не сказал. Не имел права.

— Где она?

— Сейчас в больнице Мечникова. В травматологии… считай, под боком у Юльки. Так что нормальное лечение обеспечим.

— Я могу ее навестить? — спросил Птица напряженным голосом.

— Я думаю — не стоит, — сказал Солодов. — На травматологии появился новый санитар… спортивного вида мужик. И три новых пациента. Которым нечего лечить. Понятно?