На мгновение мне показалось, что я вижу перед собой своего золотоволосого маленького брата, кудряшки которого мать так любила накручивать на палец, пока он сидел у ее ног. Эта картина так ясно предстала передо мной, словно это я вызвала Ричарда из царства мертвых, а не «глупые ирландцы», как называет их Генрих, который считает, что они своим «дурацким колдовством» вызвали принца из царства Неведомого.

— А что, этот мальчик действительно красив? — шепотом спросила я.

— Как и все в твоей семье, — с мрачной язвительностью ответил Генрих. — Красив и невероятно обаятелен. Умеет не просто очаровать людей, но и заставить их любить его. Я должен его найти и уничтожить, прежде чем он успеет вскарабкаться на самый верх. Или ты думаешь иначе? Что ты вообще думаешь о том, прав ли этот мальчишка, нагло утверждая, что он — Ричард, герцог Йоркский?

— Я ничего об этом не думаю, но что я могу с собой поделать, если мечтаю о том, чтобы мой брат оказался жив? — слабым голосом ответила я, глядя, как мой обожаемый темноволосый сынишка смешно подпрыгивает на сажальном камне возле своего пони и весь светится от радостного возбуждения. Эта картинка напомнила мне, каким чудесным золотоволосым малышом был мой младший братишка, таким же храбрым и веселым, как наш Артур. Вот только Ричард рос при дворе моего отца, где всегда царили любовь и полное доверие.

— Если ты будешь так думать, то сослужишь дурную службу и себе, и своим родственникам. Ибо я тоже ничего не могу с собой поделать и мечтаю об одном: чтобы этот мальчишка умер!

* * *

Я извинилась и отказалась ехать в тот день на соколиную охоту; вместо этого я взяла королевский барк и отправилась в Бермондсейское аббатство. Там барк сразу заметили, и кто-то бросился к моей матери сообщить, что ее дочь, королева, едет ее навестить. В общем, когда мы причалили, моя мать уже ждала меня на маленьком пирсе и сразу бросилась мне навстречу, а гребцы встали и, подняв весла над головой, приветствовали ее, как если бы королевой была по-прежнему она. Она улыбалась и кивала направо и налево, легко и свободно неся бремя своего авторитета. Потом склонилась передо мной в реверансе, как и подобало, но я упала перед ней на колени, прося меня благословить. Впрочем, я тут же вскочила и напряженным тоном сказала ей:

— Мне срочно нужно с тобой поговорить!

— Конечно, — кивнула она и провела меня в центральный сад аббатства, к уютному, вделанному в ограду угловому сиденью, над которым нависали ветви старой сливы. Я чувствовала себя крайне неловко и продолжала стоять, тем самым заставляя стоять и ее; потом я спохватилась и поспешно кивнула, разрешая ей сесть. Она села, сложила руки на коленях и приготовилась меня слушать. Осеннее солнце грело еще довольно сильно, и она была всего лишь в легкой шали, наброшенной на плечи.

— Мой муж, наш король, сказал мне, что ты и так все знаешь, но я все-таки решила приехать и сообщить тебе, что снова объявился некий мальчик, точнее, юноша, который называет себя именем моего брата. Он со своим войском уже высадился в Ирландии, — торопливо выпалила я.

— Всего этого я не знала, — промолвила моя мать.

— Значит, кое-что ты все-таки знала?

— Не более того, что ты мне только что сообщила.

— Так это действительно мой брат? — спросила я. — Пожалуйста, матушка, не заслоняйся от меня одной из своих обычных лживых отговорок. Прошу тебя, скажи честно: там, в Ирландии, действительно мой брат Ричард? Он жив? Он хочет вернуть себе трон? Мой трон?

На мгновение мне показалось, что она опять собирается увильнуть от ответа, выдумав какую-нибудь хитрую отговорку, как делала это всегда. Но она, внимательно посмотрев на меня, побледневшую от внутреннего напряжения, протянула руку и потянула меня к себе, призывая сесть с нею рядом.

— Что, муж твой опять боится?

— Да, — выдохнула я. — Еще сильней, чем прежде. Он полагал, что сражение при Стоуке положило конец этим бесконечным историям с самозванцами. Он был уверен, что одержал окончательную и безоговорочную победу. Но теперь ему кажется, что эта победа для него недостижима. Да, он боится. Причем больше всего он боится того, что ему всегда будет страшно. Что ему всегда придется опасаться очередного претендента.

Мать понимающе кивнула и сказала:

— Ты и сама знаешь, что слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Если я сейчас честно и прямо отвечу на твой вопрос, ты узнаешь такие вещи, о которых должна будешь немедленно рассказать своему мужу и его матери. И они непременно выудят у тебя все до мельчайших подробностей, как только поймут, что эти подробности тебе известны. А когда ты им все расскажешь, они тут же решат, что ты их враг. Ведь именно так они думают обо мне. Возможно, и тебя тоже посадят под замок, как это сделали со мной. И, возможно, не разрешат тебе даже с детьми видеться. Ведь сердца у них настолько жестоки, что они могут даже и вовсе отослать тебя прочь, причем как можно дальше от Лондона.

Я упала перед ней на колени и спрятала лицо в ее руках, как делала маленькой девочкой, когда мы прятались в святом убежище и были почти уверены, что проиграли.

— Но как же я могу не спрашивать тебя о нем? — прошептала я. — Ведь это мой младший брат, и я люблю его. Я тоже по нему скучаю. Неужели мне нельзя даже спросить, жив ли он?

— Лучше не спрашивай ни о чем, — посоветовала мне мать.

Я подняла голову и посмотрела ей в лицо, по-прежнему прекрасное, особенно в этом осеннем золотистом свете. Как ни странно, мать улыбалась! Да, улыбалась счастливой улыбкой! Она отнюдь не выглядела несчастной женщиной, потерявшей двух любимых сыновей и понимающей, что никогда их больше не увидит.

— Значит, ты все-таки надеешься его увидеть? — спросила я шепотом.

Улыбка ее, обращенная ко мне, была исполнена радости.

— Я твердо знаю, что непременно его увижу, — сказала она с искренней убежденностью.

— В Вестминстере? — снова шепотом спросила я.

— Или на небесах.

* * *

После обеда Генрих сразу пришел в мои покои. В тот вечер он не стал сидеть, как обычно, в обществе своей матери, а поднялся прямо ко мне и с удовольствием слушал игру музыкантов, смотрел, как танцуют мои фрейлины, даже сыграл в карты и в кости. Наконец придворные, раскланиваясь, начали расходиться; Генрих подтащил свое любимое кресло к большому камину в гостиной и щелкнул пальцами, приказывая слугам принести еще одно кресло и поставить с ним рядом; затем он велел всем слугам удалиться, кроме одного, который обычно подавал нам вино и закуски, а сам без всякой преамбулы заявил мне:

— Я знаю, ты ездила в аббатство, чтобы повидаться с нею!

Слуга тем временем принес большую кружку подогретого эля, налил в кубок красного вина, поставил все это на маленький столик рядом с нашими креслами и тут же исчез.

— Да, я была у нее, — сказала я. — Я брала королевский барк, так что моя поездка вовсе не была тайной.