— В Моссаде? Я был уверен, что разведки не существует.

— Мы старательно поддерживаем в людях эту уверенность.

— И что ты там делаешь?

— Участвую время от времени в спецоперациях. Веду допросы дома, в штаб-квартире, иногда выхожу «в поле», когда нужен соответствующий язык.

— Ты будешь допрашивать моего сына?

— Если все пройдет по плану.

— Балин обещал мне, что с его головы не упадет ни один волос.

— За кого ты нас принимаешь, Брам?

Брам посмотрел на него с сомнением:

— Будет лучше, если я тебе не отвечу. А голландцам известно, что мы тут делаем?

— Нет. Официально мы в Берлине. Я навещаю родственников. У меня там и правда родственники.

Брам тоже летел до Берлина, а в Амстердам добирался поездом. На границе проверки не было. Он представления не имел, что случится, если ему придется предъявить паспорт. Хотя паспорт был настоящий, Балин добыл его перед поездкой Брама в Казахстан.

— И какой у нас план? — спросил Брам. — Или это вопрос непрофессионала?

— Мы все здесь непрофессионалы. — Макс кинул пять кусочков сахара в свой кофе. — Мы отвезем его в безопасное место, как только поймем, что он здесь делает.

— Мы знаем: работает в магазине.

— И еще чем-то занимается, ты понимаешь, о чем я?

— Макс, я был в Алма-Ате, Столице халифата, как они ее теперь называют, я знаю, что там из моего сына сделали сумасшедшего самоубийцу. Это-то я понимаю, будь уверен.

— Мы отвезем его в Германию, а оттуда — самолетом в Тель-Авив.

— И голландцы вас выпустят?

— Мы должны были сделать выбор: работать вместе с голландцами и сделать им подарок, за который им придется когда-нибудь отплатить нам тем же, или забрать Беньямина с собой, пусть все расскажет нам, когда мы допросим его дома.

— Он так важен для вас?

— Он может сдать нам всю сеть.

— Если захочет сотрудничать.

— Если захочет сотрудничать, да. Но мы вполне можем этого добиться, — сказал Макс. — Я думаю, ты прав. Балин согласился, чтобы ты поехал в Амстердам только потому, что, по твоим словам, парень может покончить с собой, когда мы его схватим. С такими экстремистами надо держать ухо востро, они просто счастливы, когда им удается умереть. Он может проглотить собственный язык, может захлебнуться стаканом воды — существует бесчисленное множество методов, и нет никаких сомнений, что его им научили. Ты — наш козырь в игре. Ты нужен нам, чтобы он расслабился, чтобы решимость его поколебалась. Ты даешь нам шанс. Балин так считает, и мое начальство — тоже.

— Нет ли какой-то иронии в том, что он выбрал Голландию?

— Не думаю, что это место что-то для него значит. Он ведь никогда не был в Голландии?

Брам покачал головой:

— Нет. А в Принстоне мы говорили по-английски.

— Вот что мы думаем, по крайней мере, так считают наши аналитики: прошлой весной в одном из районов, в западной части города, устроили референдум. Они хотели получить автономию и управлять своим анклавом по законам шариата, по примеру общины Брэдфорда, в Англии, которая проделала это два года назад. В районе девяносто пять процентов населения мусульмане, но противников отделения оказалось немного больше, и они выиграли. Исламисты жутко разозлились. Всех, кто голосовал против, называют ханжами и дезертирами, и, может быть, они решили их наказать.

— Через неделю. Двадцать девятого, — сказал Брам.

— С чего это ты решил? — изумился Макс. — Я читал об этом в досье. Что связывает твоего сына с китайцами? С китайским Новым годом? С годом Змеи? То, что в день исчезновения твоему сыну привиделись змеи?

— Да.

— Некоторые из наших аналитиков и психологов, и из тех, кто работает на Шабак, считают, что ты — законченный мешугинер.

Брам пожал плечами:

— Мне кажется, мой сын может так думать. Если его на самом деле прислали сюда для совершения теракта, день он должен выбрать сам. Я знаю, что он помнит какие-то картинки. Змей. Он рассказывал об этом друзьям в приюте. И он выбрал этот день. Начало года Змеи.

Макс покачал головой:

— Он — упертый мусульманин. Он не будет копаться в китайской мифологии.

— Он все еще помнит что-то из прошлого, по-другому и быть не может. Ему было четыре года, когда его украли. Он мусульманин, да, фанатик, но воспоминания подспудно хранятся в его памяти. Картины. Голоса. И это лишает его уверенности.

— Будем надеяться, что ты прав.

— Мне глубоко насрать, чего вы от него хотите. Я хочу, чтобы он вернулся, выучился, женился, чтобы стал одним из тех, кто помогает нам лучше понять окружающий мир, тебе ясно, Макс?

— Мне ясно. Но я здесь не в качестве отца. Моя забота — безопасность страны. Нас зажали со всех сторон, и мы не можем повернуть назад; счастье еще, что у нас есть субмарины с ядерными ракетами, иначе они давно взорвали бы реактор в Димоне…

— Они не будут взрывать реактор в Димоне. Ядерные осадки упадут на палестинские территории, и там все передохнут.

— Брам, дорогуша, они уже несколько раз пытались это сделать.

— В чем ты, собственно, хочешь убедить меня, Макс? — спросил Брам нетерпеливо.

— Ни в чем. Я тебя понимаю. Но он может рассказать нам очень много о том, что происходит в Центральной Азии. Наше положение значительно укрепится, если мы узнаем то, что знает он. Индия, Китай — у всех проблемы с экстремистами. Китайцы за эти годы подавили множество исламских восстаний, а если у нас будет что предложить коллегам из тех мест, мы и от них кое-что получим. Твой сын — главный приз в лотерее, Брам.

— Я хочу подарить ему жизнь. Я не хочу, чтобы вы его сломали.

— Мы знаем. Мы будем очень осторожны.

— Я хочу забрать его в Москву.

Макс улыбнулся:

— Я — в Тель-Авив, ты — в Москву. Как твоя Эва, когда ей рожать?

— Хочешь, чтобы я тебе сказал? Все равно ведь не поверишь.

— Неужели двадцать девятого? — поразился Макс. — Двадцать девятого, да?

— Да.

Макс недоверчиво покрутил головой:

— Твое безумие заразительно…

— А что твоя девушка? Которая работала в больнице?

— Все кончено.

— Хреново, — посочувствовал Брам.

— Такие дела… А тот мальчик, почему ты привез его с собой?

— Он был ужасно одинок.

Макс кивнул, сразу став серьезным. Потом спросил:

— Выпить не хочешь? К кофе ты даже не притронулся. Виски? Водки?

— Нет, только не алкоголь.