Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Две недели в прессе не утихал скандал. Имена и фото Акселя Грина, Говарда Логана и Марка Карлина не сходили с первых полос. Город гудел как растревоженный улей, переваривая информацию. С одной стороны, всем стало легче – полиция поймала сразу двух серийных убийц. С другой – если Энн Лирну никто не знал, то Алексона Магдера знали почти все, и установление личности преступника вызвало шок у общественности.
Сэм хотел встать и взять травяной настой, который ему сделала Теодора, но передумал. Шевелиться по-прежнему не хотелось. Сама мысль о перемещении тела в пространстве причиняла почти физическую боль. Художник бросил взгляд на камин.
Этот дом он оформил на себя пять дней назад. Он был больше и находился ближе к магистрали, здесь установили передовую систему видеонаблюдения и подключили выделенную группу охраны. Фойе было не белым, а серым, а замок на двери слыл чудом техники и открывался с помощью отпечатка пальца. Камеры были расположены так, что во дворе не осталось ни единого слепого пятна. И при этом дом не просматривался, если опускались жалюзи.
Теодора, которая все это время была рядом, не спорила с его решением переехать. Она взяла на себя бытовые вопросы, проследила за перевозкой необходимых вещей. В этом доме находилась и просторная мастерская; художник решил продать свое помещение рядом с ЦДХ, стремясь оказаться как можно дальше от него.
Он не повернул голову, когда послышался шорох. Теодора легко спустилась со второго этажа. На ней был длинный и тяжелый бархатный халат, который сокращал ее и без того малый рост. Черные волосы женщина собрала в небрежный хвост на затылке, и они падали на спину тяжелыми локонами. Сэм почувствовал, как теплеет в груди. Если бы не она, он бы не выжил.
– Пора спать, дорогой, – прошептала она, садясь рядом на диван. – Почти четыре утра.
– Я ничего не чувствую, Тео. Как теперь я буду рисовать?
Она протянула руку и коснулась его небритой щеки.
– Ты будешь рисовать лучше всех. Потому что ты Самуэль Мун. Когда уляжется горе, когда ты снова сможешь дышать, ты вернешься к работе, и мир узнает нового тебя.
Он слабо улыбнулся.
– Я смогу дышать, если ты будешь рядом.
Темно-синие глаза Теодоры блеснули.
– Я рядом, Сэм.
– Тео, выходи за меня! – выпалил он. – Хватит играть в эти кошки-мышки, мы вместе, любим друг друга. Я не смогу без тебя справиться с…
– Тс-с-с… – Она прижала палец к его губам и улыбнулась. – Хорошо. Если для тебя это так важно, выйду.
– А для тебя не важно? – вспылил художник. – Я предлагаю тебе руку и сердце! Я хочу, чтобы ты стала моей женой, хочу разделить с тобой…
Он осекся, глядя на ее улыбку.
– Сэм, я поняла, – мягко проговорила Теодора. – Я согласна. Единственная просьба – сделай так, чтобы я не знала о твоих любовницах.
* * *
Обед следующего дня
Самуэль приехал в мастерскую в состоянии, близком к обморочному. Кристианна позвонила утром и попросила о встрече, он решил не сопротивляться, хотя не знал, о чем говорить. Он не мог предположить, что Теодора в курсе его похождений, и теперь, несмотря на то что виноватым себя не считал, не понимал, как ему себя вести в новой реальности. Новизна заключалась в том, что мисс Рихтер не закатила ему истерику и не поставила ультиматум. Она всего лишь попросила скрывать измены более тщательно. Он не понимал, как действовать дальше.
Мастерская встретила его унылым полумраком. Еще месяц назад Сэм бы сказал, что освещение загадочное и вдохновляющее, но сейчас оно нагоняло тоску. Тоску настолько беспросветную, что первым делом он дошел до бара, достал оттуда бутылку коньяка и плеснул в рокс. Сделав несколько коротких глотков, он закашлялся. Перед глазами еще стояло строгое, но спокойное лицо Теодоры и ее слова. Мысли путались, алкоголь должен был внести какую-то ясность в происходящее, но коньяк лишь разбередил чувства. Грудь пылала, хотелось броситься в воду, но Сэм сдерживался. Из последних сил.
Он чуть не уронил бокал, когда услышал скрип двери. Прошел ближе к выходу, опомнился, поставил бутылку на стол, рядом рокс, повернулся и натянул на лицо безразличное выражение. Кристианна застыла на входе. Сэм запоздало сообразил, что не брился уже несколько дней, а она не привыкла видеть его в таком состоянии. Наверное, он выглядит на все шестьдесят. Он даже не попытался улыбнуться, лишь махнул ей рукой, мол, проходи. Она тоже изменилась. Похудела, осунулась. Макияж был не в состоянии скрыть почти черные круги под глазами – свидетельство бессонных ночей и слез. Раньше при виде помощницы у него начинала бурлить кровь, но сейчас их объединило мрачное прошлое, и при мысли о сексе с ней становилось не по себе.
Молодая женщина аккуратно закрыла за собой дверь.
– Они нашли твои акварели из всех домов, где были убиты дети. Из других домов он брал то, что хотя бы отдаленно напоминало живопись, – проговорила она, медленно проходя в глубь помещения. – А еще сотни, сотни, сотни рисунков. Я никогда не заходила в его кабинет. Ох, если бы я сделала это раньше! София была бы жива.
– Ты не виновата, – с трудом проглотив комок в горле, пробормотал Сэм. – Виноват только один человек. И он уже ответил за все.
– Я пришла сказать, что не могу больше оставаться в Треверберге. Меня здесь ненавидят. Тычут пальцами и смеются. Обвиняют во всех смертях, – Кристианна выдала это на одном дыхании. Увидев коньяк, она подошла к столу, налила себе несколько глотков и выпила. Задержала дыхание, поднеся рукав ко рту, посмотрела на Муна увлажнившимися глазами. – Я не могу здесь находиться. И не смогу с тобой работать.
– Ладно.
– Я продолжу продавать твои картины в Европе и США, но здесь, в Треверберге, тебе придется найти другого помощника. Прости.
– Я понимаю, – бесцветно проговорил Сэм. – Я все понимаю.
– Ты женишься?
Он кивнул. Забрал у нее бутылку, рокс, налил себе порцию, выпил, чертыхнулся, налил еще, выпил и посмотрел на нее.
– Женюсь.
– Значит, ты не будешь один, – тепло улыбнулась молодая женщина.
Сэм упал на диван, не сводя с нее глаз.
– Это важно, – наконец сказал он, продираясь сквозь навалившееся опьянение. – Никто не должен быть один в
