врач. Они с Рокси живут у нас.

– Позвони врачу сам, выясни, в чем причина, – пожала плечами Кэт. Она старалась казаться незаинтересованной, безразличной, но на самом деле этот звонок, эта непонятная девочка Рокси ее взволновали сильнее истории с Кэмпбеллом.

Джерри ответил ей измученным взглядом. Она внезапно поняла, что он просто-напросто боится звонить сам…

– Нет, я подожду. Я хочу посидеть, Кэт. Просто посидеть. Мне надо остаться одному. Ты иди.

Она ушла, не стала спорить, оставила его.

Раздевшись и забравшись в постель, долго лежала и смотрела в потолок. Картины вечера вертелись перед глазами сумасшедшей каруселью. Навязчивые, отвратительные, реалистичные. Кровь, удары. Она впервые видела, как человека забивают до полусмерти. Должна была бы кричать, бежать прочь, но сидела, смотрела, не шевелилась, очарованная зрелищем, которое представлял собой Джерард. Искусный убийца. Убийца из старого сна. Вслед за картинами приходили звуки, булькающим эхом разрывали череп – Рокси плачет, кричит, захлебывается воплем. Что происходит?

– Что..про..исхо…дит…

Кэт уснула. Ей приснился старый, почти забытый сон. Она не на шутку перепугалась, оказавшись на знакомой, грязной дороге, по которой ей предстояло взбираться на холм. Всё было как прежде – скрюченные деревца тут и там, пожухший бурьян, руины высоко вверху, в завихряющихся лентах дыма. Все до ужаса настоящее, ветер пронизывает до костей, хлещет дождь. И женщина с длинными белыми волосами. Она стоит совсем рядом. Подол ее старомодного платья вымазан грязью.

Кэт почувствовала, как что-то вязкое, противное смыкается вокруг ее щиколоток. Глянула вниз. Грязь. Болотная, вонючая, холодная, как внутренности трупа, и такая же склизкая. Трясина чавкнула, с хлюпаньем втягивая Кэт в себя.

«Она хотела помочь мне», – вспомнила Кэт и увидела протянутые к ней руки.

– Помоги.

Ветер путает волосы женщины, белой паутиной нитей закрывая лицо, но Кэт видит глаза. Прекрасные и страшные одновременно, серые, такие, что не спутаешь ни с одними другими глазами. В них плещется белый огонь.

– Седьмая чаша, – шепчет женщина, – самая глубокая.

Вместо того, чтобы начать вытягивать Кэт из трясины, она кладет руки ей на плечи и начинает давить. Кэт проваливается по пояс….

Она проснулась с криком. Села, вся мокрая от выступившей испарины. Отдышавшись и немного успокоившись, дотянулась до будильника на прикроватной тумбе. Шел четвертый час ночи. Уснула она где-то часа два назад. Место рядом оставалось пустым, подушка не была примята.

Кэт встала и вышла из спальни, бесшумно спустилась по ступеням. Свет в гостиной горел, Джерри сидел на том же самом месте, в той же самой позе, в которой она оставила его. Опущенная голова, телефон на коленях.

Кэт приблизилась, положила ему руку на плечо. Он не шелохнулся.

– Не звонила? – спросила Кэт тихо.

– Нет.

– Пойдем со мной, Джерри, прошу тебя.

– Кэт, – движение плечом, будто он хочет скинуть ее руку, – ты иди. А я…еще..посижу…

Она ушла. Остановилась на самом верху лестницы, покачнулась. Дурно. Но от чего? От чего ей так плохо?

«А, – поняла Кэт, – ноги болят, липко, холодно, страшно. Будто снова я стою в том болоте».

На работу утром Кэт ушла тихо, не разбудив Джерри, который спал в гостиной на диване, полусидя, упав и уткнувшись лицом в подушку.

Ей было по-прежнему муторно, непонятное рыдание подкатывало к горлу и душащим комом стояло там. Но рыдать не хотелось, не получалось.

В галерее она слонялась из комнаты в комнату, сидела призраком в овальной гостиной. Пряталась от всех. Прокручивала кровавую драку в памяти, вспоминала вопли, смотрела заново свой сон. Она считала, что к обеду свихнется. Но ничего подобного не произошло.

Произошло чудо.

В двенадцать пополудни в овальный кабинет заглянула Жозефин Мэлоун.

– Кэт, – позвала она тихо. Кэт повернула к ней осунувшееся лицо, миссис Мэлоун попыталась ободряюще улыбнуться.

– Иди в мастерскую, там тебя ждут.

Этого хватило, чтобы Кэт вскочила и побежала по анфиладам, пронизанным светом лучей весеннего солнца, которое заглянуло в галерею сквозь высокие, обрамленные шелком штор окна. Во флигель, где располагалась мастерская, она ворвалась вместе со свежим сквозняком. Колыхнулись занавески, на секунду легли и вытянулись иглами огоньки свечей, зажженных в жирандолях.

– Вы не представляете себе, – выдохнула Кэт, глядя в драгоценные, будто антрацитовые глаза, обращенные к ней. Глаза, лучащиеся радостью, волнением, надеждой. – Вы представить себе не можете, КАК я счастлива видеть вас.

Черноволосый мужчина, высокий, такой с виду независимый, исполненный достоинства и царской гордости, зарделся, словно мальчишка. Румянец шел ему донельзя, Кэт не могла этого не отметить.

– С самого рождения мне не приходилось слышать слов более сладостных, Кэт, – ответил принц Самир и протянул ей букет каких-то незнакомых, но изумительно красивых, золотистых, благоухающих цветов.

Глава 17.

Шотландия, XIX век.

– Катриона, – заискивающе позвала Анна, сворачивая чистое полотенце вдвое и пристраивая его в изголовье ванны. – Хочешь искупаться?

Называть ванной деревянное корыто, используемое для поения скота, было наглым преувеличением. С другой стороны глубокая емкость не пропускала воду и была довольно удобной. Худенькая Катриона погружалась в нее по плечи, могла даже вытянуться во весь рост при желании.

От воды поднимался легкий парок, в ней плавали душистые соцветия мяты и чабреца.

Катриона через плечо обозлено зыркнула на мать. Прожевала краюху хлеба, чавкая и плюясь крошками, затолкала в рот большой кусок овечьего сыра. Она теперь всегда так ела – кое-как, впопыхах, не садясь за стол. Брала из корзинок еду и без разбора заталкивала в себя. Спала, где придется. Вернее, где сморит сон – на крыльце, под яблоней, в сарае, даже иногда в лесу. Мать будила ее и сонную, а оттого покорную, вела и укладывала на кровать.

На предложение искупаться дочка ответила звуком, напоминающим смесь рычания и хрюканья. Это означало «нет». Анна устало села на табуретку. Раньше Катриона обожала мыться, могла плескаться хоть каждый день даже в прохладной воде. Сейчас она была сама на себя не похожа – давно не менянное платье порвано, из-под обтрепавшегося подола торчат грязные, покрытые синяками ноги. Ногти на руках обломаны, почернели, нечесаные волосы сбились в колтуны. Анна уже могла учуять слабый и мерзкий запах нечистот, идущий от дочери.

Две недели прошло с тех пор, как пропал этот подонок. Две недели дочь носилась по окрестным лесам и выла, бесновалась, рыскала по жальникам и пустошам, словно дикий зверь. Признавать мать она перестала. Стала агрессивной. Недавно к Анне пришли крестьяне, пожаловались, что Катриона обкидала их камнями, когда они проходили мимо леса.

Сегодня утром посетители снова были.

– Мы никогда не трогали твою дочку, Анна, – сказал бородатый фермер Ангус Кеннеди, держа руку на толстой палке у