было плевать, она вообще ничего, кроме него, не замечала. Он ослеп, оглох от бешеных ударов сердца в ушах. Схватил ее за запястья и попытался оторвать от себя. Катриона впилась в него ногтями.

– Катриона хочет!

Кто-то ахнул, кто-то по-дурацки хохотнул. Оттянув голову от ее рук, Бойс оглянулся на мать. Она уже стояла, зажимая ладонью рот. Рядом отец, с бордовым от ярости лицом обеими руками оперся на спинку скамьи, весь подался вперед и смотрит. Все смотрят.

Бойс начал бороться с виснущей на нем девушкой. У него ничего не выходило. Катриона обвилась змей, душила его. За дочерью спешила Анна.

– Заберите ее! – выкрикнул он сквозь стиснутые зубы.

– Дочка, иди ко мне! – Анна взяла дочь за локоть. Катриона брыкнулась, лягнула мать ногой. – Она не слушается меня!

– Сделайте хоть что-нибудь! Это же ваше сумасшедшее отродье!

Анна поменялась в лице, словно тоже обезумела.

– Уже не мое. У нее новый хозяин.

Бойс громко выматерился, вызвав новую волну гула, скрутил сумасшедшей руки, не жалея сил, толкнул ее. Катриона упала в проход, стукнулась головой об пол, жалобно заскулила. Ее юбка задралась до самых бедер. Бойс попятился к выходу, глядя, как она перебирает ногами, силясь встать, и не может. Ему показалось, что волосы у него на загривке поднимаются дыбом.

– Боооооойс….

– Доченька, – жалко заплакала Анна, рядом оседая на пол.

Катриона поползла к Бойсу. Она смотрела сквозь слезы, недоуменно и преданно. Трясущийся, потный от палящего позора, Бойс отпихнул ее ногой и побежал прочь из церкви.

– Ублюдок! Выкидыш!

Элеонора отвернулась, закрыла уши. Зеркало, в которое врезался брошенный мужем стул, разлетелось в пыль. От стула тоже мало что осталось.

– Кого мы родили, Элеонора?! – с болью заорал на нее Рэйналд. – Монстра? Кто есть наш с тобой сын?

Она стояла, выпрямившись, не отвечала, не вытирала струящиеся по щекам слезы.

Рэйналд схватил кочергу и стал крушить ей все, что подворачивалось под руку – ценную мебель, клавесин, посуду в шкафах. От одного особенно мощного удара кочерга согнулась. Бросив ее, муж сорвал со стен картины, нарисованные сыном, скидал их в растопленный камин вместе с рамами. Казни подверглась и картина кисти легендарного итальянского живописца, стоившая целое состояние. Элеонора не сказала ничего. Пестрые холсты в топке пожирало яркое пламя.

– Ты виновата во всем! – напустился он на нее, – Говорила, прослежу, и не сделала ничего! Ты понимаешь, в какой позор ты ввергла меня, Элеонора?! Я тебе слепо доверял, позволил воспитывать сына по твоим правилам! Что я имею в итоге? Маньяка, который надругался над сумасшедшей, причем сделал это так, чтобы узнали все! Все, до самого паршивого бродяги, теперь будут тыкать в МакГрея пальцем!!! Клянусь, если найду его, паскуднику не жить!

Он снова заметался. Выскочил из гостиной, помчался в оружейную комнату. Элеонора побежала за ним. Сорвав со стены страшный двуручный меч, клеймор – наследие воинственных предков – муж изрубил им чучело медведя, стоявшее тут же на задних лапах и имевшее в себе два человеческих роста.

Расправившись с медведем, Рэйналд вогнал меч между плитами пола, вырвав из камня жалобный стон, приблизился к жене, взял в шершавые ладони ее заплаканное лицо.

– Родная моя, – сказал он нежно, – Я тебя очень люблю. Больше жизни. Но если завтра, когда проснусь, увижу в своем доме тебя или малолетнего поганца, нашего сына, поступлю с вами так же, как с этим медведем. Убирайтесь оба с глаз моих, хотя бы до дня свадьбы.

Скрепив данное обещание поцелуем в губы, Рэйналд вышел. Его шаги затихли у дверей супружеской спальни. Элеонора вышла следом и растворилась в сумраке коридоров.

Она возникла перед Бойсом, который в полной темноте сидел на кровати своей потайной спальни в северном крыле, и раскачивался взад-вперед, зажав пальцами косматую голову.

– Почему ты не сказал мне ничего? – спросила мать. От нее веяло холодом.

– Мама, прости, – выдавил он, поднимая на нее мутный, пьяный взгляд, – Я не знал, что сказать. Как объяснить. Прости.

– Поздно просить прощения, – мама нахмурилась, становясь старее, – Ты меня прости, что позволила оступиться… Собирайся, Лайонел, ночью мы выезжаем. Нам надо убраться из дома, пока отец спит.

Они ехали в карете с наглухо задрапированными окнами. Бойс, сидя напротив матери, всю дорогу вглядывался в ее спокойную темную фигуру, пытался разглядеть лицо и не мог. Она была часами неподвижна, будто бы умерла. От страха ему казалось, она не дышит. Бойс пугливо коснулся ее руки, затянутой в перчатку из тонкого бархата – пальцы дрогнули.

– Я не сплю, сынок, – сказала Элеонора, – раздерни шторы.

На улице, оказывается, рассвело. В карету проник слабый свет вперемешку с сырой прохладой. Наконец-то он видел ее лицо.

Глаза Элеоноры, обведенные темными кругами, скользнули по Бойсу и безучастно остановились на блокноте, что лежал у него на коленях. Мама не говорила ничего.

– Это мои рисунки, мама, – решился заговорить Бойс, – хочешь посмотреть?

Он бережно передал ей блокнот.

Она стала медленно переворачивать листы, изучать их один за другим и вдруг спросила:

– Что это?

– Мои работы, – не понял Бойс, – тебе не понравилось?

– Я в твоем таланте никогда не сомневалась. Поэтому и отстаивала тебя перед отцом, отвоевывала для тебя право заниматься живописью едва ли ценой собственной крови и пота… Сейчас я о другом говорю. Что это? Посмотри сам.

Он взял у нее блокнот. Стал листать. Почти везде была нарисована одна Катриона, с дня их знакомства, того времени, когда рядом еще был Джон Милле, и позже, с момента ссоры и до позавчерашней пятницы, в которую была сделана с девушки последняя зарисовка.

Видя, что сын не понимает смысл ее вопроса, Элеонора заговорила:

– Она настолько ослепила тебя, что ты не видишь явного, Лайонел. Посмотри еще раз. Посмотри внимательно. Смотри до тех пор, пока не начнешь замечать, как меняется ангел, как плавно он превращается в демона. На первой странице нарисована совсем не та девушка, что на последней.

Он увидел. Быстро перелистал блокнот еще раз. Хмурые брови, остановившийся взгляд, мстительно поджатые губы, в лице пустота и злость. Это стало твориться с ней уже давно, а он, олух, не замечал ничего.

– Видишь теперь, – определила по его изменившемуся лицу мать. – Кем ты вообразил себе эту девушку, что решился на близкие с ней отношения? Светловолосой ундиной, встретившейся тебе в сумеречном лесу у ручья? Ты разве не знал, не слышал из сказок, что духи коварны? Они обернутся ночным кошмаром и отомстят тому, кто посмел нанести им вред!

– Мама, я любил ее, клянусь тебе. Ты не должна думать, будто это