Молчание. Вик скатился с лестницы.

– Альтран?

– Я вас слушаю.

– Мы обо всем договорились с группой из Лиона: завтра вы с Вадимом этим займетесь. Ты назубок знаешь разные дела, у тебя с этим психом особые отношения, и надо признать, пока ты показал себя, скорее, хорошо. Если он должен заговорить, то сделает это именно с тобой.

По спине Вика пробежала дрожь.

– Спасибо.

– Не благодари меня. И не болтай лишнего. Что касается Вадима, он сможет в нужный момент подлить масла в огонь и позаботиться, чтобы Джинсон тебя не одолел. В семь утра мы все на брифинге с группой из Лиона. В десять вы встречаетесь с Джинсоном, имея перед собой цель: привести его в замешательство, припереть к стенке, чтобы он наконец сообщил нам, под каким именем скрывается Мориарти.

Преисподняя. Струи дождя, разбивающиеся о ветровое стекло на паркинге магазина хозтоваров, в тридцати пяти километрах от Берка. Огни вывесок, осколками разлетевшиеся на красные и синие звезды. Вжавшись в пассажирское сиденье внедорожника, Лин через стекло видела только тени да размытые, как на полотнах Мунка, серые силуэты. Она вздрогнула, когда Жюлиан открыл заднюю дверь и положил на сиденье какой-то садовый инвентарь, купленный специально, чтобы замаскировать приобретение трех мешков негашеной извести. Все было оплачено наличными. Затем он, промокший, скользнул в салон и включил зажигание.

В поездке они не обменялись ни словом. Под колесами мелькали белые полосы, постепенно унося их все дальше от цивилизации. Мерцание GPS, фары встречных машин, задние огни идущих впереди, виражи, страх дорожного патруля, аварии, малейшей неполадки, которая могла бы безвозвратно привести их в камеру. Очень скоро вокруг них сомкнулся лес.

Жюлиан свернул на топкую грунтовую дорогу и проехал пару километров. Запакованный труп болтался в багажнике и при каждом толчке стукался о стенки. Чудовищный звук. Лин открыла дверцу. Ее вырвало.

Жюлиан положил ладонь ей на плечо:

– Скоро все это закончится.

Он искал наиболее дремучее и труднодоступное место. Через пять минут он остановил машину поперек дороги. Фары осветили темноту, ободранные стволы, голые ветви. Вдали поблескивал пруд.

– У меня есть фонарь. Когда я начну копать, выключишь фары. Нам понадобится некоторое время.

Он вышел из машины. Лин видела, как он волочет синий чехол между деревьями. Опустившись на колени, он принялся шарить по земле в поисках лучшего места поближе к воде, где было бы поменьше корней и камней. Было холодно, он надел желтый рыбачий костюм, низко надвинул на лоб капюшон, натянул сапоги, принес мешки с известью и махнул ей рукой. Лин погасила фары. В темноте она могла различить только поставленный прямо на землю фонарь и мечущуюся тень мужа, который принялся полными лопатами разбрасывать землю. Она прикрыла глаза, чтобы не видеть этого зрелища, но под веками тотчас заплясали завывающие трупы. Образ окруженного водой Жака Моргана не шел у нее из головы. Она представляла, как он с широко открытым ртом погружается в волны. С чего вдруг столь отчаянный поступок? Что такое взбрело ему в голову, что он решился положить конец своим дням?

Двадцать три часа. Нескончаемая мука. Жюлиан – покрытый грязью, с лицом, искаженным страданием и усталостью. Дождь – усложняющий его задачу. Лин – наблюдающая за ним, погружающаяся во мрак, как он – в землю, переживающая кошмар из своих собственных книг. И все эти мертвецы вокруг, патологический хоровод искаженных мукой лиц. Как выбираться из такой ситуации? Она подумала о Мориарти, о том, кто все разрушил, чье лицо она скоро наконец увидит в Этрета. Эпилог паршивого романа. Конец мог быть только трагическим. Для нее, для него… Конец истории.

В кармане завибрировал телефон. Эсэмэс.

«Здравствуйте, Лин, это доктор Гжешковяк из больницы Берка. Извините за столь позднее сообщение, но я сегодня имел продолжительную беседу с логопедом, который сообщил мне, что Жюлиан не приходил на сеанс ни вчера, ни сегодня. После нашего разговора я внимательно изучил его медицинскую карту. Меня беспокоит кое-что, касающееся его памяти. Мне бы хотелось откровенно побеседовать с вами об этом, но не по телефону. Не могли бы вы приехать завтра в больницу? Одна, если можно. Ничего не говорите Жюлиану».

Лин вскрикнула, когда муж открыл багажник, чтобы убрать лопату, пустые мешки и чехол. Она была на грани нервного срыва. Быстрым движением она стерла сообщение. Жюлиан снял заляпанную грязью одежду, сунул ее в мешок и рухнул на сиденье. У него на лбу остались кровавые отпечатки обеих ладоней, а от тела шел пар, как от старого котла.

– Это был настоящий кошмар… Зато закопан он глубоко.

Жюлиан сделал глубокий вдох и постепенно взял себя в руки.

– Ладно… Дождь выровняет поверхность, через несколько часов не останется никаких следов того, что земля была перекопана. Сюда никто никогда не приедет. На свалке избавимся от лопаты, брезента, мешков и поедем домой. Я вымою машину сверху донизу, а завтра, как только позволит прилив, вернусь в форт и сделаю там уборку.

Он повернул ее лицо к себе. Пальцы у него были ледяные как смерть.

– Дело сделано, Джордано больше не существует. Этот урод гниет в аду, под толстым слоем земли.

– Скажи мне, что он был мертв, когда ты приехал в форт. Что ты не убивал его.

– Я его убил, Лин, еще в тот момент, когда запер в форте. И ты это знаешь.

Жюлиан почувствовал, что она отпрянула. Тогда он достал из кармана фотографию и сунул ей в руки. Чернила затекли на лицо Сары, но еще можно было прочесть: «Дай мне силы никогда не забыть, что́ он сделал».

– Может, я и забыл, но я сохранил силу. Все, что мы сделали, мы совершили ради нашей дочери, запомни навсегда. Нас двое, верно? До конца.

Она кивнула:

– До конца…

Они тронулись в путь.

– Я его не убивал.

Всякий раз, когда была возможность, он гладил ее по лицу.

Что ей собираются сообщить про память Жюлиана?

Он сделал глубокий вдох и толкнул дверь. Следом за ним шел Вадим. Вик с 19 июня 2016 года не встречался взглядом с Путешественником. Помещение было оборудовано многочисленными, хорошо заметными камерами наблюдения и микрофонами. Два надзирателя, доставивших заключенного, стояли каждый в своем углу. Они вышли.

Энди Джинсон был предусмотрительно прикован наручниками – руки вперед – к цепи, соединенной стальным кольцом со столом. Он исхудал, его черты еще больше заострились по сравнению с прошлым разом, скулы были словно выточены из кремня, серая, как решетка его камеры, кожа обтягивала кости. Он сделал себе несколько татуировок на уровне шеи – звезды, нанизанные одна за другой на чернильный хомут.

Он презрительно взглянул на Вика: