– Я атаман донских и украинских казаков Иван Заруцкий, прошу вельможную пани, – с достоинством, но учтиво ответил незнакомец. – Полковников у меня самого – восемь душ! Со мной десять тысяч клинков – донских да запорожских. А надо мною – только Господь Бог! Лишь ему я слуга…

– Десять тысяч клинков? – вступил в разговор пан Ежи. – Это великая сила, пан атаман. Надеюсь, вы обратите ее на благо царю… и царице.

– Надо мной нет царей, кроме Царя Небесного, – горделиво ответил Заруцкий и еще раз поклонился, чтобы сгладить дерзость своих слов. – Для нас, казаков, единая власть – воля. По своей воле мы идем с тем из земных владык, с кем пожелаем.

Марина ничего не сказала и лишь протянула атаману руку для поцелуя. На удивление, он поступил, как благородный шляхтич. Встал на одно колено, поднес руку царицы к губам. Их взгляды встретились.

«Этот человек защитит меня…» – почему-то подумала Марина.

«Эта пани полюбит меня! А уж я ее добьюсь, чья б ни была! – уверенно сказал сам себе Заруцкий. – Казак чужого в руки не берет, но на что он руку наложил – то уже казачье!»

«Этот казак будет полезен моей дочери и нашему делу…» – рассудил пан Ежи.

Полусотник Воейков все судил да рядил, как бы ему выполнить поручение великой старицы и при этом не обнаружить себя перед Федькой Рожновым. Не хотелось ему, чтобы узнал старый товарищ, как он его за паршивую жемчужину и милость царицы-иноки Марфы Ивановны с потрохами продал. Ведь не враг он был Федьке, не враг… Просто засиделся Федька в сотниках, а Воейков, стало быть, в полусотниках! Пошел бы Федька на повышение – и полусотника бы, глядишь, повысили. А так Рожнов на сотне который год сидит, и Ванька вместе с ним – ни тпру, ни ну! Надоело! К тому же раньше времени свою особливую задачу и перед узницей раскрывать не надобно. С Маринкой следует тонко, хитро поговорить, так, чтобы ляшка о целях Ванькиных потаенных не догадалась… И сделать это надобно тихо, быстро, когда Рожнов к воеводе отлучится али еще куда.

Ждал Воейков, да чуть все жданки не прождал. Сидел Рожнов при Маринке своей, как пробка в бутылке. Ни тебе в посад пойти али у воеводы медком да пивком побаловаться! Боялся Федька, видно, за свою ляшку… Крепко боялся. Приворожила она его, что ли? Правду говорил покойный государь Иван Васильевич, Грозным названный, каждая красивая баба – ведьма! А ляшки – ведьмы вдвойне, потому как латинской подлой веры!

Наконец наступил и на Ванькиной улице праздник. Как в городе Коломне весной запахло, ветром теплым потянуло, решил Рожнов в посад прогуляться. Да и воевода его давно к себе зазывал – пора было на приглашение ответить. Только сотник за ворота – Воейков к сиделице, в башню. Аленка-прислужница при Марине была – так полусотник ее ненадолго отослал, по хозяйственной надобности. Тут и приступил с вопросами своими. Начал издалека – тонко да хитро, как и намеревался.

– Слыхал я, Марина Юрьевна, что государь Михаил Федорыч и государыня-инока Марфа польских пленных людей хотят на русских обменять. На тех, что в Литве да Польше томятся… Во первой строке надобно патриарха Филарета, отца государева, вызволить. А может, и тебя, Марина Юрьевна, в Речь Посполитую отпустят… Вот радость-то будет!

– Для кого радость? – сухо ответила Марина и недоверчиво так плечами повела. Не верила она ни единому слову полусотника – уж слишком ласково и льстиво звучал его голос.

– Для тебя, пани, для кого ж еще? – с нарочитым удивлением спросил Воейков, а глаза смотрели настороженно и колко.

– Мне надеяться не на что, – холодно ответила узница. – Меня в Польшу не отпустят… Да и не ждет меня там никто. Отец мой умер, братья и сестры разбрелись по миру. Только матушка Ядвига осталась…

– А хоть бы и матушка! – медовым голосом сказал Воейков. – К матушке поедете, на родину!

– Не будет так… – отрезала Марина. – Здесь меня удавят, пан. Может, тебе и прикажут удавку для меня сплести!

Марине не нравился этот хитрец, который явился к ней в отсутствие Федора и словно паутиной опутывал ее своими двусмысленными лживыми речами. И чего только хочет от нее этот полусотник, незваный гость?! Позвать бы Теодора на помощь, да нет его в башне! И Аленка, как на грех, ушла куда-то…

– Да что ты, Марина Юрьевна, Господь с тобой! – продолжал хитрить Воейков. – Не хочет твоей смерти государь наш милосердный! Обменяет он тебя на русских пленных, а может, и на самого патриарха Филарета…

– Ты и вправду думаешь, пан, что мы с патриархом в одной цене будем? – с горькой усмешкой спросила Марина. – Он царя вашего нового отец, а я – мать воренка казненного. Так ведь вы моего сына называете?

– Я, высокородная пани, твоего сына Иваном Дмитриевичем зову… – солгал Воейков. – Не то что иные-прочие… К тому же многих ляхов нынче из Москвы отпускают. Вот, к примеру, шляхтича Войцеха Белинского, знаешь ли такого…

– Знаю, – подтвердила Марина, – храбрый он шляхтич.

– Да и я его видал когда-то… – хитрил Воейков. – При тебе, в Тушинском лагере.

– Был он при мне. Да недолго. За избрание на престол российский королевича Владислава он после стоял. Да только не верю я, что пан Белинский – твой старый знакомец, полусотник… – засомневалась узница.

– Много у меня было знакомцев среди шляхтичей… – юлил Воейков.

– Саблю, видно, со многими шляхтичами скрещивал? – усмехнулась Марина. – Потому и знакомцами их величаешь… Да только знай – те из них, кто за избрание королевича Владислава на престол московский стоял, против меня и прав моих царских были. Они меня царицей не признавали. Покинули меня соотечественники, к Сигизмунду вернулись. В Астрахани да на Яике меня только казаки защищали…

– Знавал я еще одного шляхтича храброго… – гнул свою линию Воейков. – Димитрием Лубой его звали. Жена у него была красавица, именем Мария, и мальчонка махонький – Ян. Говорят, Димитрий Луба тебе слугой был верным, Марина Юрьевна…

– Кто говорит? – жестко и резко спросила Марина. – Зачем ты меня о них спрашиваешь?

– Да не пугайся ты так, ясная пани! – масленым голоском сказал Воейков. – Так, хотел поговорить о старых знакомцах… Ничего мне от тебя не надобно. Не знаешь Димитрия Лубу – и Господь с тобой!

– Был такой шляхтич… – вспомнила Марина. – Храбрый, благородный. В Тушинском лагере я его видала. Да погиб он рано. В бою с войсками Шуйского его убили. А про жену его и ребенка я ничего не знаю. Был вроде Луба женат на некой шляхтянке. А Марией ее звали или еще как – бог весть…

– Вот времена-то какие… – сокрушался Воейков. – Был человек – и нет человека! И никто про него ничего не знает!

– Тебе-то с какой радости, пан, о ляхах сокрушаться? – с недоверчивой усмешкой переспросила Марина.

– Сама знаешь, высокородная пани, как все нынче перемешалось… Одно слово – смута! Кто тебе враг, а кто друг, не сразу и распознаешь… Бывало, сидишь с ляхом – мед да пиво пьешь, а потом, глядь, и на сабельках с ним рубишься! Жаль, пани, что ничего ты не знаешь о знакомцах моих давних…