– Пани Марина, ежели вы наш лагерь покинете, то подлый убийца Шуйский останется на троне, а ваш супруг – неотомщенным! – назидательно сказал Богдан. – А на подмену новую покойного государя Димитрия Ивановича, видно, англичане надоумили.

– Какие англичане? – удивилась Марина.

– Получал он из земли аглицкой весточку… – объяснил Богдан. – То ли от спасителя своего Горсея, то ли от кого еще… Хотел знающих людей из Англии пригласить помочь ему Крым воевать – оружейников да мастеров по крепостям, фортификаторов знатных… И предложили ему умные люди с острову аглицкого себе замену подготовить – на случай беды черной. Вот он многие тайны свои мне и обсказал… Я, царица, многое знаю. Дружить он хотел с Англией, не только с Речью Посполитой. В Европу Россию ввести. А теперь его дело погибнет, ежели ты, царица, с нами идти не решишься!

– Видно, нет мне иного пути… – с тяжелым вздохом сказала Марина. – Что ж, я признаю царя Димитрия Ивановича. Только ложа с ним не разделю и знать вас не желаю, пока вы Шуйского не свергнете. Понятно?!

– Это уж твое дело, царица… – усмехнулся Молчанов. – Мы тебя не обидим. Верно, государик?

– Верно, прекрасная пани, царица души моей! – подтвердил Богданка. – Насильно, как говорится, мил не будешь…

– Пан Михал, – обратилась Марина к Молчанову, – говорят, ты был в Самборе, у моей матушки, пани Ядвиги?

– Верно, царица! Я у нее от Шуйского спасался.

– Здорова ли моя бедная матушка? Благословляет ли меня? От тебя хочу о том услышать, не от батюшки.

– Слава богу, пани Ядвига здорова. О прочем же мне неведомо. Письмо она тебе передала… Вот, возьми…

– Что ж ты его отцу моему не передал? – удивилась Марина.

– А потому, что в отца твоего, проходимца да плута старого, у меня веры нет! – злобно буркнул Молчанов. – Так грамотку от пани Ядвиги брать будешь аль мне ее в огонь кинуть?!

– Да как ты смеешь так отвечать царице московской! – возмутилась Марина.

– Смею, ты здесь царица – да чужая, а я слуга – да свой! – Молчанов снова смерил Марину дерзким взглядом. – Держи вот письмецо, почитай.

– Дай сюда, холоп предерзкий! – Марина вырвала письмо из рук Молчанова и вышла из шатра.

– Не серчай, царица, я хоть предерзкий, да верный! – пробормотал ей вслед Молчанов. – А иные мягко стелют, да спится жестко.

Богданка молчал. Неудобно и как-то криво сидел он на своем импровизированном троне, и Молчанов охранял его, как тюремщик, а не как слуга.

У шатра Марину ждал пан Ежи. Переминался с ноги на ногу, весь дрожал от нетерпения.

– Что, Марыся, договорилась ты с ними? – спросил отец. – Будешь царицей московской?

– Буду, батюшка… Что мне еще остается… Вы ведь нас уже сговорили… Но знайте, не ради вас я иду на эту ложь, ради Димитра!

Пан Ежи ничего не ответил: чувства дочери сейчас не слишком его интересовали. Он подсчитывал в уме, сколько спросить с тушинского царика и Михала Молчанова в звонкой монете за согласие его дочери признать «чудом спасшегося царя Димитрия Ивановича». В Смоленске-то пока прочно сидел московский воевода с сильным войском… Главное – снова не прогадать! Займет ли тушинский царик московский трон, это одному Господу известно. А золото – вещь надежная, и получить его надо уже сейчас. А не хватит у царя нового денег, так пусть скипетр закладывает или у казаков донских займет…

Пока пан Ежи был погружен в свои расчеты, Марина рассматривала Тушинский лагерь – свою новую столицу. Табор этот, конечно, не выдерживал никакого сравнения ни с Краковом, ни с Москвой, ни даже с Ярославлем – местом их недавнего заточения. Шатры и палатки чередовались с вырытыми еще зимой землянками, где воины жили, как звери в своих норах. Деревянных домов было немного, да и эти немногие выглядели жалко. Пахло падалью и гнилью, псы доедали внутренности убитых животных, и то и дело навстречу попадались пьяные. Пили здесь, по-видимому, много – больше, чем на пирах в Речи Посполитой, больше, чем когда-либо случалось видеть Марине…

Дерзкие шляхтичи, казаки, наемники, московиты, напоминавшие более разбойников, чем войско, смотрели на нее, ухмыляясь. Здесь никто не почитал «царя» – Богданку Сутупова, и, конечно, никто не будет почитать царицу. За нее станут поднимать огромные кружки с вином и пивом и обсуждать, добрая ли женка досталась их царику… И какой-нибудь шляхтич, покручивая усы, непременно скажет, что царик – не воин ни на поле, ни в супружеской постели. А его собутыльники начнут кричать наперебой, что нужно «утешить» несчастную царицу и смешают ее имя с грязью…

Где найти заступника, благородного рыцаря, который поддержит ее на этом скользком пути? Светлейший гетман Ян Сапега? Он уже не раз помогал ей, но слишком осторожно, с разбором, он прежде всего блюдет собственные интересы. Отец, вероятно, скоро уедет обратно в Польшу, да и брат Станислав потянется вслед за ним… Ее оставят здесь одну, под хлипкой защитой полупьяного Богданки, и Михаил Молчанов, как и другие, станет раздевать ее глазами… Какая она, Марина, царица московская?! Так, одно имя, звук, слабый отзвук, необходимый для того, чтобы навести ужас на спрятавшегося за стенами Москвы трусливого Шуйского…

Боже мой, Господи, Матерь Божья, на что она, Марина, согласилась ради памяти Димитра и желания отомстить вероломному Шуйскому? Никому она не отомстит и только себя погубит… Но все равно – нужно быть сильной и смелой, иначе ее слабость быстро почувствуют другие. Придется самой себя защищать. Ах, как бы подошел сейчас польский гусарский костюм, который так любил носить покойный Димитр!

Совсем рядом раздался топот конских копыт – и Марина на мгновение отвлеклась от своих скорбных мыслей и подняла глаза на всадника. На добром вороном коне сидел молодой статный красавец, по одежде казак, а чертами лица – малоросс. Буйная шевелюра, надо лбом завитый длинный чуб… Правильные черты лица, сочные, как вишни, губы под красиво завитыми густыми усами. Карие глаза смотрят лихо и весело, но у губ жесткая складка. Значит, нрава он крутого. На лице заметны несколько шрамов, один – на подбородке – совсем свежий… Многое в жизни повидал и испытал. Никого не боится, но, наверное, редко проявляет жалость. Человек из стали, но, быть может, еще способен преданно любить…

Незнакомец сдержал коня, спешился и отвесил Марине и пану Ежи довольно учтивый поклон. На нем был богатый, но покрытый пылью кунтуш с откидными рукавами, перехваченный в поясе широким кушаком, из-за которого виднелись отделанные серебром рукоятки пистолетов и кинжала, широченные замшевые шаровары, мягкие польские сапоги. На голове – лихо заломленная на затылок косматая шапка с длинным шелковым шлыком, украшенным кистью. На бедре – сабля, простая и добрая, нужная своему хозяину для боя, а не для щегольства.

Глядя на него, несчастная царица невольно вспомнила рассказы Димитра об острове Хортица и буйных запорожцах. Как зовут этого человека? Навряд ли Сиромаха или Не-пий-пиво и уж точно не Голота!

– Кто вы, пан воин? – спросила Марина. – Наверное, полковник?