19 июля 1840 года хан издал фирман, которым запрещал своим подданным любые нападения на русские земли, захват русских в плен и покупку плененных русских. Были освобождены все ханские невольники, то же было приказано сделать всем подданным хана, все получившие свободу люди были снабжены продовольствием и вместе с Аитовым (или, если верить английским данным, с Шекспиром) отправлены в пределы Российской империи. 17 августа 1840 года караван с освобожденными был отправлен в Оренбург. Вот свидетельство очевидца прибытия каравана — интересные факты для тех, кто сейчас пытается рассказывать, что у России не было «никаких оснований», чтобы начинать присоединение Туркестана или совершать азиатские походы.

«В конце октября месяца 1840 года были возвращены из Хивы 600 человек русских пленных, отсталых от отряда, подобранных хивинцами, которые всюду следовали по пятам русских, а также захваченных ими, еще до выступления русских в Хивинский поход, с наших пограничных пунктов. Жалкий вид имели пленные. В оборванных хивинских халатах, с выбритыми головами или же уже с отросшими лохматыми волосами, они положительно едва сохранили образ человеческий. На лицах их можно было прочесть те страдания, какие пришлось перенести им в плену у диких хивинских племен. Эти несчастные мученики рассказывали ужасные подробности о вынесенных ими страданиях. Их продавали в рабство, били кнутами и нагайками, держали в клоповниках без пищи, оставляя на произвол ужасным насекомым. Глубокие шрамы на плечах и спине свидетельствовали об истязаниях, которым подвергались эти несчастные люди. Несколько человек были с выколотыми глазами и, возвратясь на родину, уже не видали ее, а рыдали, обнимая своих земляков. Что было на душе у этих несчастных, — одному Богу известно. Измученные, с безжалостно оскорбленною честью женщины были ужасны. Без слез нельзя было смотреть на них. Душа кипела мщением за эту горсть собратий, для которых жизнь уже поблекла, для которых не открывалось уже розового будущего, так как лучшие годы их и лучшие силы ушли в рабстве, насилии и поругании. Многие не выдержали всеугнетающего рабства, сложили в Хиве свои кости, многие были казнены за попытки к бегству. Некоторым удавалось и бежать, но и их участь была не лучше, они погибли от голода и жажды в беспредельных степях, занесенные песком или снегом. Были и такие, которые переменили Христову веру и стали жить в почете среди мусульман, но таких насчитывалось очень немного — большинство рвалось на родину, сохранив веру Христа и любовь к России.

Одновременно с возвращением пленных был издан хивинским ханом фирман о запрещении не только ловить русских, но и покупать их у барантачей (разбойников)»[150].

19 сентября 1840 года Шекспир прибыл в Оренбург и попытался представить дело так, что это он главный освободитель, но Перовский встретил его прохладно — официально поблагодарил за участие в судьбе русских рабов, но никаких переговоров с ним не вел и отослал его в Петербург в качестве частного лица, откуда его выслали в Англию.

Перовский писал по результатам беседы с англичанином в Азиатский департамент, что Шекспир «…дал уразуметь, что целью посылки его в Туран было подготовить хивинского владельца к могущему вскоре последовать занятию англичанами Балха и Кундуза как прежних провинций Кабула и замене нынешнего бухарского эмира вассалом Шахи Суджи, если Насрулла (эмир Бухары. — Прим. авт.) воспротивится занятию Балха и не принесет приличных извинений за дурное обращение с подполковником Стоддартом»[151].

А с полковником Стоддартом в Бухаре — он доехал туда тоже в начале 1840 года — и правда случилась неприятная история. К тому моменту, когда он прибыл в Бухару, эмир уже был осведомлен, что британский посланник не столько дипломат, сколько шпион. И он почти сразу оказался, до встречи с эмиром, под домашним арестом. Поначалу мягким. По поводу того, что было дальше, есть разные версии. По одной — он неприлично повел себя на приеме у эмира, решив, что его хотят связать или убить, выхватил шашку и начал угрожать. По другой — все было иначе. Никому не разрешалось выезжать на площадь Регистан, центральную площадь города, на коне, кроме самого эмира. Но Стоддарт выехал, на его беду, властитель Бухары вместе со свитой именно в это время возвращался с охоты. Так вот увидев его, полковник даже не спешился. Сидя в седле, на коне, он просто небрежно взял под козырек. Вокруг площади Регистан тогда стояли многочисленные лавки торговцев, и эту сцену видели сотни, если не тысячи людей. Так что у эмира не было выбора, как поступить с дерзким посланником.

Вообще те, кто отправил в Бухару именно полковника Стоддарта, не учли двух фактов, и оба стали роковыми для посланника Ост-Индской компании. Во-первых, Стоддарт не был хорошим дипломатом, не умел хитрить, красиво и многосложно говорить ни о чем. Он, по воспоминаниям современников, был простым, смелым рубакой. Во-вторых, Стоддарт был не просто военным. Он ведь служил офицером в колонии и потому имел свое представление, весьма своеобразное, о том, как просвещенному белому человеку надлежит обращаться со всякими необразованными местными князьями и раджами. Стоддарт не учел лишь того, что индийские княжества были колониями, а вот Бухара — свободным государством, под единоличной властью эмира. Но полковник словно забыл про это. В Бухаре он не соблюдал вообще никаких норм этикета, принятых в городе. Он мог пихнуть, обругать или ударить любого, кого хотел.

Так что Стоддарта схватили и посадили в яму, кишащую голодными блохами и клопами, во время его первого же визита ко двору эмира. И случись нечто подобное где-нибудь в Афганистане или в независимых индийских княжествах, англичане тут же послали бы карательную экспедицию. Но Бухара была далеко, а кроме того, Ост-Индская компания решила не обострять обстановку, с эмиром не ссориться и попытаться вытащить посланника из тюрьмы дипломатическим путем. Форин-офис обратился к российскому министру Нессельроде с просьбой о содействии в освобождении Стоддарта. Тут как раз в Бухару, по просьбе эмира, обеспокоенного активностью англичан, отправлялась русская миссия подполковника корпуса горных инженеров Константина Бутенева, и ей наряду с другими задачами предписывалось добиться согласия Насруллы на освобождение Стоддарта и отправления его в Оренбург.

По одним данным, Бутенев не смог убедить разозленного на англичанина эмира. А разозлиться было на что. Приехал неизвестно откуда, махал саблей, с коня не слез, еще и бумаг у него не оказалось никаких — а эмир попросил его предоставить документы, подтверждающие полномочия. Правда, эмир потребовал, чтобы письмо ему написала лично королева Англии, общаться с ее «замами», английскими кушбеги — то есть премьер-министром или генерал-губернатором Индии — он счел для себя зазорным. Он же эмир. По другой версии, Стоддарт отказался воспользоваться помощью каких-то русских, дескать, снобизм погубил англичанина. Это кажется маловероятным: если даже ради сохранения жизни полковник принял ислам, то трудно представить, что он отверг бы помощь Бутенева. Интересно, что в то же время министр финансов Егор Францевич Канкрин поручил ему «разведать, нет ли в Бухарии и соседственных с нею странах торга хищническим русским золотом, и если оный существует, то какими главнейше путями производится». В России начиналась денежная реформа, и министру важно было понимать, нет ли производства фальшивых русских монет в Азии и не уходит ли так нужное русскому правительству золото за границу. Бутенев в отчете Канкрину писал: