– Там, – сказала она, вытирая рукавом щеки.

На распахнутой двери висела табличка «Объект «Творчество».

Свет в лампах все так же дрожал, пахло холодом и моргом. Стальные столы со стоками для жидкостей, решетки в полу, вытяжки, стеклянные белые шкафы, архив из толстых папок и бумаг, сваленных как попало на стеллаже, грифельная доска без единой надписи.

И… трупы.

Человек двадцать или тридцать. Выброшенных к дальней стене, изломанных, вкуса… сине-желтых, исковерканных, выпотрошенных и побитых, точно старые ненужные куклы, созданные психически нездоровым мастером.

У некоторых были едва видимые изменения. Первый шаг от человека к контаги. И все они оказались юны. Совсем недавно дети.

Четверо лежали на столах, с подключенными к ним трубками, вскрытыми черепными коробками, введенными в мышцы электродами от слабо гудящих машин.

Мальчишка с тонкой шеей и красивым лицом, искаженным неприятной маской смерти, находился ближе всех ко мне. Его грудная клетка и брюшная полость были распороты, на тонких конечностях уже появились следы некроза, но какого-то странного, словно пыльца неведомого растения осела на коже и начала врастать в плоть, расползаясь в стороны.

Зрелище было отталкивающим, неприятным и довольно тяжелым. Понятия не имею, что они делали с несчастными, заболевшими из-за мотории, но это неправильно и… бесчеловечно. Так что, пожалуй, мне нисколько не жаль охранников, которых убила Мюр. Эти-то наверняка знали, что здесь происходит.

В его ногах я заметил бумаги. Взяв папку, быстро пролистал, подходя поближе к свету, чтобы не ломать глаза.

Мало что понял. «Динамика заражения, скорость тока реагентов усилить, наличие доступных вариативностей достаточное, стабилизация не найдена. Формула Баллантайна ошибочна, объект триста сорок один подлежит утилизации». Графики, цифры, написанные от руки требования доставить запчасти.

Я бросил тяжелую папку обратно на стол, и это спровоцировало реакцию. Труп, стянутый широкими кожаными ремнями, дернулся, выгнулся дугой, зияя выпотрошенными полостями без сердца и легких.

Я отшатнулся от неожиданности, и тень, радуясь моему испугу, змеей прошмыгнула по груде мертвецов возле стены, спрятавшись в распахнутом рту одного из них. Для нее подобное место было настоящим курортом.

Мальчишка продолжал биться, словно птенец, попавший в силок, а машины загудели еще сильнее, поддерживая в нем то, что язык не повернется назвать жизнью. Наконец он успокоился, просто лежал и смотрел блеклыми глазами в потолок, лишь иногда истерзанными губами хватая воздух, который не мог попасть в отсутствующие легкие и со странным клокочущим звуком проходил через гортань.

Девочка на соседнем столе, точнее, ее половина, обнаженная верхняя часть с раздробленным тазом, оплетенным медными катушками, по которым бегали зеленые искорки разрядов, внезапно повернула ко мне голову.

У нее было бледное лицо с ярко выступившими на нем конопушками, подергивающееся от той боли, что она испытывала, и взгляд, затянутый туманом страданий. Она открыла рот, чтобы закричать, но вопль вышел беззвучным, и его не услышал никто.

Даже она сама.

На какое-то мгновение в ее глазах появилась мысль, осознание того, что с ней стало, что будет и где она. А еще девчонка увидела меня, и из ее глаз потекли редкие слезы.

И я дрогнул. Не выдержал.

На войне я успел повидать многое. Замерзших людей, кишки на деревьях после артиллерийской пальбы, заживо сгоревших детей и задохнувшихся от газа ни в чем не повинных лошадей.

Но это оказалось слишком даже для меня. То, что было на войне, с ней и ушло, но здесь, в просвещенном городе, его центре, среди дорогих кафе, куда привозят пирожные с этой фабрики… Я оказался в лавке демона, мясника, и мог сделать совсем немногое.

Поэтому подошел к ней, приставил пистолет к виску и нажал на спусковой крючок, остановив мучения. А затем то же сделал для мальчишки и еще для двух других подростков, лежащих на столах и подключенных к механизму. Хотелось спалить это место к чертовой матери.

– Спасибо, – сказала Мюр, когда я вышел в коридор, стараясь оставаться спокойным, хотя щека, кажется, дергалась. – Я не смогла.

Я положил руку ей на плечо, сказал как можно мягче:

– Не стоит терять время.

Та кивнула, вытерла лицо ладонями, поднимаясь:

– Здесь работают звери. И они хотят сделать то же самое, что и Баллантайн, – вывести людей с ингениумом искусственно. Создать подобие плакальщиков. Я поступила правильно, придя сюда и узнав, что происходит. Мергену нужны солдаты. Вышколенные псы. Поэтому неудивительно, что Брайс пытается создать новых, используя записи Баллантайна. Возможно, разгадку мы найдем дальше.

Я встал у нее на пути:

– Все, что мы сейчас узнали, – уже ценно. Пойдем дальше – можем не вернуться.

– Ты прав. Но я не могу остановиться. Ради очень многих людей. Сюда зачем-то привозят контаги из Старой Академии, и мне надо понять причину. Лучше бы ты не шел за мной, Итан. Я специально исчезла, а ты… пока не поздно – уходи.

Я представил выпотрошенных детей, подключенных к приборам и трубкам, беззвучно открывающих рот, с грибком, пожирающим их кожу, со слезами в глазах. Десять. Сто. Тысячу. Пока у Брайса не получится выполнить заказ и создать новых плакальщиков.

– Поздно что-то менять. Я с тобой.

Кроме той троицы охранников, в подвалах людей мы не встретили. И никто нам не мешал (пока не мешал) заглядывать в каждую дверь. Прошло уже десять минут, как я спустился сюда, и оставалось догадываться, что творилось тем временем наверху.

– Сукины дети использовали для своего логова часть старого коллектора, – произнесла Мюр после короткого спуска по наклонному каменному пандусу. – Вилли, когда я была маленькой, тоже прятался в подобном месте.

– Он твой родственник?

– Можно сказать и так.

Мы оказались рядом с журчащей рекой. Затем миновали целый склад мотории: емкостей, на пять галлонов[120] каждая, должно было хватить, чтобы генераторы снабжали энергией вотчину Брайса еще много месяцев.

«Конденсаторная», «Реактивная», «Механизированный цех», «Фильтрационная», «Тяжелые препараты», «Стерилизационная», «Операционная», «Банк крови». На каждой двери висела своя табличка. Мы заглядывали туда и видели приборы, механизмы, колбы, мощные горелки и баки-саркофаги, уже знакомые мне по лаборатории Хенстриджа на острове. На них был тот же знак из треугольника и кольца разнолучевых звезд и слова «Мотория Риерты».

– Не хочу в это верить, – тихо сказала Мюр, и я понял, о чем она. О том, что Хенстридж тоже занимался чем-то подобным.

На «Перегонной» написали: «Соблюдайте осторожность!» и, для особо тупых, намалевали череп. Я ткнул в него пальцем: