При ближайшем рассмотрении логика Грея была глубоко ущербной. Прежде всего, его убежденность, что плохие отношения с Францией и Россией могут привести к войне, была абсурдной. В этом отношении существовала серьезная разница между его положением и положением его предшественников-тори. В то время Грей сам признавал, что восстановление России после поражения в войне и хаоса революции займет десятилетие. Угрозы во Франции он тоже не видел: как в 1906 г. он сказал президенту Рузвельту, Франция была “мирной – ни агрессивной, ни беспокойной”[677]. Изначальная цель союзов заключалась в разрешении зарубежных противоречий с Францией и Россией. Как только это было сделано, шансы войны Британии с любой из держав оказались минимальны. Сделанное Греем в сентябре 1912 г. заявление редактору газеты Manchester Guardian Ч. П. Скотту, “что если не поддержать Францию против Германии, она объединится с ней и остальной Европой, чтобы напасть на нас”, кажется надуманным[678]. Лишь немногим менее фантастичны были опасения, что Франция или Россия могут “перейти на сторону Центральных держав”[679]. Это постоянно заботило Министерство иностранных дел. Уже в 1905 г. Грей боялся “потерять Францию и не получить Германию, которая не захочет [союза] с нами, если сможет отнять у нас Францию”. Если бы Британия не ответила на предложение французов начать переговоры по Алжиру, предупреждал Берти, “нас… посчитали бы предателями французы и… облили презрением немцы”. Не случайно Николсон призывал к формальному союзу с Францией и Россией, “чтобы не дать России обратиться к Берлину… [и] не дать [Франции] переметнуться к Центральным державам”. Грей и его подчиненные до ужаса боялись потерять их “дружбу” и “остаться в одиночестве” – “без друзей”. Снова и снова они в страхе представляли, как Россия или Франция бросаются “в тевтонские объятия”. По этой причине они склонны были видеть во всей германской политике стремление “разрушить… тройной союз”[680]. Что характерно, Грей полагал, что “если… в результате какой-то неудачи или оплошности наш союз с Францией разрушится, Франции самой придется искать согласия с Германией. А Германия снова получит возможность осложнить наши отношения с Францией и Россией и добиться собственного господства на континенте. В таком случае рано или поздно мы вступим в войну с Германией”[681]. И все же в своей решимости сохранить союз с Францией Грей готов был давать военные обязательства, которые делали войну с Германией более, а не менее вероятной, одновременно приближая ее, а не отдаляя. Отвергая любую логику, он хотел обязать Британию вступить в войну с Германией, поскольку в ином случае могла вспыхнуть война с Германией.

Само собой, лучше всего все это объяснялось тем фактом, что Германия была склонна к мегаломании, которая представляла угрозу не только Франции, но и самой Британии. Как мы видели, таких взглядов придерживались консервативные журналисты и дипломаты-германофобы. И все же поразительно, что их паникерские заявления противоречили большей части разведданных, которые Министерство иностранных дел действительно получало из Берлина в ходе войны. До сих пор историки не обращали на это внимания. И правда, в отсутствие современной шпионской сети до 1914 г. сложно было найти полезные разведданные по военной ситуации в Германии[682]. Но отчеты британских дипломатов и консулов в Германии отличались высоким качеством. Гораздо лучше, чем Кроу в 1907-м, ситуацию проанализировал Черчилль в ноябре 1909 г. Черчилля сложно было назвать германофилом. Но он утверждал – очевидно, на основе разведданных, – что “растущие сложности с финансированием” “становятся ужасно эффективным” “способом сдержать морскую экспансию Германии”:

Черчилль не единственный распознал финансовую слабость Германии. Уже в апреле 1908 г. сам Грей “указал, что в течение следующих нескольких лет финансы могут привести к серьезным затруднениям в Германии и оказать на нее сдерживающее влияние”. Годом позже германский посол Меттерних даже обратил внимание на внутреннее политическое “сопротивление” морским расходам[684]. В 1911 г. Гошен тоже заявил о фискальных проблемах Германии и скептически отнесся к уверениям кайзера в их отсутствии[685]. При обсуждении спорного билля об армии в 1913 г. он заметил, что “каждый класс был бы… рад увидеть, как финансовое бремя ложится на плечи любого другого класса”[686]. В марте 1914 г. Николсон даже предсказал, что “если Германия не решится пойти на большие финансовые жертвы ради военных целей, дни ее гегемонии в Европе [sic] будут сочтены”[687]. Также многие сознавали уязвимость союзов Германии с Австрией и Италией. Иными словами, британские наблюдатели признавали, что Германия слаба, а не сильна, и что она финансово и политически не способна выиграть гонку военно-морских вооружений у Британии и гонку сухопутных вооружений у Франции и России. Единственная опасность, по мнению Черчилля, заключалась в том, что правительство Германии вместо попытки “стабилизировать внутреннюю ситуацию” могло решить “сбежать от нее во внешнее приключение”. Сам Грей в июле 1914 г. дважды указал, что, с точки зрения Германии, было логично нанести превентивный удар по России и Франции, не дожидаясь дальнейшего ухудшения военного баланса.