Солоневич не стал прибегать к лобовой, сокрушающей всё и вся полемике, в которой в эмиграции ему не было равных. Для «подведения итогов» он предпочёл исповедальную тональность, причём заявленное им желание «объективно поделиться опытом» трёх лет «мучительной и трагической работы с газетой» тут же нарушается: Иван начал рассказ о себе с самого начала — с истоков своей мужицко-поповской биографии, навсегда определившей его общественно-политическую траекторию:

«Я и по социальному, и географическому и по политическому рождению принадлежу к первым росткам новой национальной и глубочайшим образом демократической России. Демократической не в смысле западноевропейского либерализма, а в смысле живой, кровной, нутряной связи с народной массой. Я не граф и даже не дворянин. Я мужик. Политически в наше время это совершенно чудовищное преимущество… Это не сословная гордость, взятая наоборот, а это простой и ясный политический расчёт. Это кровная связь с массами, которые одни, только они одни, будут решать судьбы России».

Иван подытожил свою работу с эмиграцией за период от Гельсингфорса до Берлина, подчеркнув, что от её верхов так и не получил той помощи, на которую первоначально рассчитывал. Весь зарубежный опыт Солоневича показал, что эти верхи настроены реваншистски (получить назад привилегии и собственность, которые были утрачены после Гражданской войны, и «наказать всех виновных»), не знают «нынешней психологии русского (подсоветского) народа», неспособны предложить многомиллионной массе, живущей в России, пути для совместной работы во имя её блага и процветания. С таким эмигрантским начальством, писал Солоневич, «ни на какие компромиссы идти нельзя».

Он назвал своей главной ошибкой то, что пытался наладить совместную работу с этими верхами, и предупредил, что со своего пути не сойдёт, потому что это означало бы пойти на предательство «штабс-капитанов» в зарубежье и народных масс в России, в особенности тех, кто находится в концлагерях: «Я до конца буду гнуть свою линию. Меня можно убить, но заставить меня свернуть с дороги — это утопия».

Изложив своё кредо, Солоневич ясно дал понять: примирения с верхами не будет. От полемических «резкостей» он не только не откажется, но и усилит степень их «оскорбительности», чтобы навсегда отбить охоту у эмигрантской реакции («шушеры»!) «примазываться к штабс-капитанскому движению»…

Помня совет Бискупского, Солоневич заглянул в штаб-квартиру «Антикоминтерна». Сотрудники были рады визиту известного антикоммуниста. Кое-какие полезные советы Иван сумел получить и в этой организации. Ему намекнули, что «не следует слишком рассчитывать» на нацистов-филантропов: «Русские эмигранты раньше не раз пользовались германскими деньгами и злоупотребляли этим. Давали обещания и не выполняли их. Итог очевиден — немцы разочарованы в эмигрантах, отзываются о них с недоверием».

Иван на «филантропов» не рассчитывал принципиально, но отметил для себя, насколько часто в разговоре с ним затрагивался вопрос о немецких субсидиях. Практически все лидеры русской эмиграции по собственной инициативе поднимали эту тему. Видимо, поток «даровых» рейхсмарок действительно иссякал.

Солоневича пригласили («если будет желание») «приобщиться» к работе «Всеобщего объединения антикоммунистических союзов». По словам сотрудников, «Объединение» является негласным отделом по работе на Восток ведомства Розенберга (Внешнеполитического отдела руководства германской НСДАП). Иван обещал подумать и в завершение визита, сопровождаемый сотрудницей «Антикоминтерна» — Марианной Грейфе, посетил тематическую выставку «Объединения», развёрнутую в трёх залах. Марианна, хорошо говорившая по-русски, старательно выполняла обязанности гида, «посвящая» Солоневича в страшные тайны сталинской России: антисоветские плакаты, разоблачительные брошюры на русском и других языках, карта СССР с многочисленными чёрными флажками, обозначающими расположение концентрационных лагерей, фотографии измученных людей в телогрейках за колючей проволокой. Была на выставке и его, Солоневича, «именная» витрина: под стеклом — издания книги «Россия в концлагере» на разных языках и рядом с ними — фотография Тамары, та самая, которую распространили информационные агентства после её гибели.

Марианна рассказала, что родилась в Москве в 1908 году, и если бы не революция, никогда бы не покинула «этой огромной, сказочной страны». С гордостью заявила, что является членом национал-социалистической партии (вступила ещё до прихода Гитлера к власти!) и что её брат Герман считается ведущим специалистом по русским делам в Германии. Договорились, что Марианна организует их встречу…

Довольно прочное знакомство завязалось у Солоневича с редактором русскоязычной газеты «Новое слово» Владимиром Михайловичем Деспотули. Газета выпускалась «на паях» Внешнеполитическим департаментом НСДАП и Министерством пропаганды. Редакция находилась в восточной части города — на Александерплац. Солоневич долго ходил вдоль мрачного здания, пока не догадался пройти во двор. Искомая дверь находилась там. Он поднялся на третий этаж, постучал и, услышав громкое «херейн!», вошёл. В приёмной Солоневича встретил пожилой секретарь, который провёл гостя в кабинет редактора.

Деспотули — маленького роста, черноволосый, — принял Солоневича с откровенным любопытством и в ходе разговора заметно потеплел, возможно, потому, что гость хорошо отозвался о «Новом слове» и его «организующем влиянии» на умонастроения эмигрантов. Поговорили о цензорских ограничениях в газетно-издательском деле, проблемах с бумагой и завышенных тарифах типографий, хотя Деспотули было в этом плане значительно легче: его газета печаталась в государственной типографии, подотчётной министерству Геббельса.

Новый знакомый сказал, что никогда не верил слухам о «провокационной миссии» Солоневичей в эмиграции, исходя из содержания их публицистики и общественной деятельности. Их «вредоносность» для Советского Союза не вызывала сомнений и, по мнению Деспотули, считать всю эту огромную работу «прикрытием связи с ГПУ» было очевидной глупостью. О деятелях белой эмиграции Деспотули отозвался без пиетета. Особенно досталось Бискупскому. Его главный редактор назвал сибаритом за «чужой счёт» (не пояснив характеристики) и «аристократическим ретроградом». Деспотули намекнул, что Розенберг не переваривает Бискупского, но поделать с ним ничего не может, потому что в высшем руководстве рейха у генерала есть влиятельные покровители.

О своей газете Деспотули говорил без особого энтузиазма («устал тянуть лямку»), упомянул, что они имеют около семи тысяч подписчиков, но печатают на тысячу экземпляров больше для распространения в местах «кучного» проживания русских. Деспотули показал Солоневичу кабинеты, которые были добротно меблированы и снабжены всем необходимым для журналистской работы: новенькие пишущие машинки, телефоны, стеллажи до потолка с досье на актуальные темы и даже кофеварки. Деспотули завёл его в помещение, где стояла мощная радиостанция, с помощью которой сотрудники вели запись текущих передач советского радио, чтобы, по словам главного редактора, быть в курсе событий на той стороне.

В первые месяцы жизни в Германии Иван, пожалуй, ближе всего сошёлся с основателем и руководителем Русского национального союза участников войны (РНСУВ) генерал-майором Антоном Васильевичем Туркулом. Союз Туркула действовал под девизом «Бог — Нация — Социальная справедливость». За два с лишним года существования союза его отделы помимо Франции были созданы в Бельгии, Чехословакии, Югославии, Греции, Албании, Болгарии, Аргентине и Уругвае. В РНСУВ входили ветераны сражений Первой мировой и Гражданской войн, стоявшие на активных антисоветских позициях.