– Смотрите! – произнес Кафал, указывая на летучих мышей, которые просачивались в щели между плохо уложенными камнями. – Вот и выход.

Торант невесело засмеялся.

– Мы погребены. Когда-нибудь нас раскопают мародеры и найдут кости двух мужчин, ребенка и лошади. Подумают, что ее закопали с нами, чтобы она отвезла нас в иной мир. Потом обратят внимание, что все кости, кроме некоторых, обглоданы, на камнях царапины и сколы, а кругом валяются скелетики летучих мышей и засохший помет…

– Лучше уйми свое воображение, Торант, – посоветовал Кафал. – Да, мы видим всего лишь щели, но зато знаем, что вот он, выход. Нужно его раскопать.

– Кафал, это курган. Начнем выворачивать камни, он обрушится на нас.

– Другого выбора у нас все равно нет.

Колдун подошел к стене, сквозь которую упорхнули летучие мыши, достал кинжал и начал ковырять кладку. Вооружившись своим охотничьим ножом, Торант присоединился к нему.

Под царапанье металла о камень Сеток пересела ближе к фонарю. Воспоминания о белом пламени нахлынули на нее. Голова болела, как будто огонь выпалил мозг, оставив только пустые, пульсирующие островки за глазницами. Ни единого безмолвного завывания – Волки потеряли ее след. В каком же мире мы очутились? Что находится за каменной кладкой? Светит ли там солнце? Дарит ли оно жизнь или снаружи царят вечная темнота и смерть?

Хотя кто-то же сложил этот курган… Но тогда где кости? Сеток взяла фонарь; ручка, поднятая прямо над огнем, неприятно обожгла ей пальцы. Осторожно поднявшись, она поводила светом вокруг. Земля под ногами была сырая, рыхлая, усеянная гуано и упавшими сверху камнями. Если здесь когда-то и было тело, оно давно рассыпалось в прах. И хоронили его явно без украшений – не осталось ни одежды, ни пряжек, ни застежек.

– Этому кургану, похоже, тысячи лет, – предположила Сеток. – От того, кто здесь был погребен, ничего не осталось.

Торант что-то пробормотал, Кафал ему ответил, затем повернулся к ней:

– Там, где мы копаем, уже был проход. Если это и правда курган, его давно разграбили.

– А зачем грабителям тело?

– Здешнее гуано, видимо, растворяет кости. Но главное, что мы сможем раскопать себе выход, и ничего на нас не свалится…

– Я бы не был так уверен, – произнес Торант. – Нам придется расширить проход, чтобы прошла лошадь. Мародерам такая дыра была не нужна.

– Советую тебе смириться с мыслью, что кобылу придется убить, – сказал Кафал.

– Ни за что. Это оул’данская лошадь. Последняя. И она моя – нет, мы с ней одно целое. Мы оба остались одни. Если умрет она, я умру вместе с ней. Этот курган станет нашим последним пристанищем.

– У тебя мрачный склад ума.

– Имеет право, – пробормотала Сеток, разглядывая пол пещеры.

Воскликнув «Ага!», она наклонилась и подняла что-то маленькое, покрытое засохшей грязью.

– Монета. Медяк. – Сеток отчистила зеленоватую бляху и поднесла ее к фонарю. – Чеканка незнакомая. Точно не летерийская и не болкандская.

Кафал подошел к ней.

– Дай посмотреть, Сеток. В моем племени собирали монеты и делали из них доспехи. Один такой хауберк утянул моего отца на дно.

Сеток отдала ему монету.

Колдун долго рассматривал ее, то и дело переворачивая, потом со вздохом отдал обратно.

– Ничего. Какая-то царственная особа, похожая на императрицу. Скрещенные мечи могут указывать на Семь Городов, но надпись совершенно незнакомая. Мы не в нашем мире, Сеток.

– Я и не сомневалась.

– Эй, Кафал, ты там закончил? – нетерпеливо и раздраженно окликнул колдуна Торант.

Кафал переглянулся с Сеток и, покачав головой, вернулся к оул’дану.

Раздался громкий скрежет, затем удар, и в пещеру хлынул холодный сырой воздух.

– Чуешь? Мы в лесу.

Сеток подошла на голос Кафала, поднимая фонарь повыше. Ночь, прохлада… холоднее, чем в Оул’дане.

– Деревья, – сказала она, вглядываясь в смутные очертания стволов.

Квакали лягушки. Где-то снаружи, наверное, было болото.

– Если уже ночь, тогда почему летучие мыши сидели в пещере? – удивился Торант.

– Видимо, мы попали сюда на закате. Или очень скоро рассветет. – Кафал ухватился за очередной камень. – Торант, подсоби. Одному слишком тяжело… Сеток, будь добра, отойди.

Вдвоем они вытащили огромный камень, и следом посыпались дурно обтесанные булыжники. Сверху заскрежетало, и колдун с воином едва успели отпрыгнуть от падающего потолочного камня. Все вокруг заволокло пылью, и курганная кладка застонала.

Кафал, откашливаясь, махнул рукой.

– Наружу! Быстро!

Жмурясь от пыли, Сеток полезла через камни. Выбравшись и отползя подальше, она оглянулась. Потолок с грохотом обрушился. Завизжала лошадь. В провале возник Кафал, а за ним – Торант, которому удалось как-то опустить лошадь на колени. Крепко держа поводья, воин дергал за них, и наконец из темноты показалась лошадиная голова, блеснув глазами в свете фонаря.

Сеток никогда прежде не видела, чтобы лошади ползали, – даже не думала, что это возможно, однако кобыла, запачканная грязью и по́том, все-таки выползла из провала. Упало еще несколько камней, и она, болезненно заржав, стала карабкаться передними ногами.

Стоило животному выбраться, укрытый мхом курган обрушился окончательно. Выросшие над ним деревья затрещали и повалились сверху.

Из задних ног у кобылы текла кровь. Торант снова успокоил лошадь и стал осматривать порезы.

– Могло быть хуже, – пробормотал он. – Сломай она бедро…

Сеток видела, что воин дрожит. Связь с этой несчастной кобылой заменила все те связи, которые так жестоко оборвали ему в молодости, перерастая во что-то поистине чудовищное. «Если умрет она, я умру вместе с ней». Какое безумие, Торант. Это лошадь, обычная лошадь, чей дух укротили упряжью и хлыстом. Если бы она сломала бедро, мы бы съели ее уже сегодня.

Кафал тоже смотрел на оул’дана, затем отвернулся и стал изучать лес вокруг. Потом поднял глаза к небу.

– Лун нет, а звезды… туманны, и их мало. Ни одного знакомого созвездия.

– Здесь нет волков.

Колдун посмотрел на Сеток.

– Призраки – да, но ни одного… живого. В последний раз они бегали здесь столетия назад. Столетия.

– Я вижу оленьи тропы и олений помет. Значит, дело не в голоде.

– Нет. Их истребили. – Сеток обхватила себя руками. – Расскажи мне, о чем думают те, кто готов убить последнего волка, чтобы никогда не слышать горестного воя, не смотреть с содроганием на охотящуюся стаю. Объясни мне, великий колдун. Я не понимаю.