лучшее в мире государство построить завтра?

— Нет, завтра нельзя, — вздохнув, с грустью сказал Петерс.

— Жаль.

Мура села за стол. Яков Христофорович открыл шампанское и наполнил бокалы.

— Я рад, Мария Игнатьевна, что вы, то есть ты… приняла мое предложение и приехала сюда… — Петерс с нежностью посмотрел на Муру. — Я и мечтать не смел о том, что буду иметь такое наслаждение вот так смотреть на тебя! Я больше ничего не буду говорить, чтобы, не сглазить! За тебя!

Они чокнулись и выпили. Мура сделала Яше бутерброд с паштетом.

— Спасибо.

— Спасибо тебе за этот вечер, — улыбнулась Мура.

— Скажи, а ты не знаешь такого человека: Ксенофон Каламатиано? — спросил Петерс.

— Яша, ты же обещал — никаких разговоров о деле! — обиделась гостья.

— Больше не буду, честное слово, но скажи, ты знаешь? Для меня это очень важно.

— Знаю, — кивнула Мура. — Очаровательный человек, милый, интеллигентный, я ему даже симпатизирую.

— А как ты его оцениваешь в качестве профессионала?

— Что ты имеешь в виду?

— Как разведчика?

— Он работает на разведку?

Петерс кивнул. Мура усмехнулась.

— Забавно. Вот уж никогда бы не подумала.

— Это и есть профессионализм, Мария Игнатьевна.

Мура не отозвалась. Сделала себе и Петерсу по бутерброду с паштетом.

— Завтра я белого хлеба привезу, — произнес он, предупреждая замечание Муры, что с черняшкой вкус у паштета совсем другой. — Царскую семью расстреляли в Екатеринбурге, — помолчав, сообщил Петерс. — По решению облсовста.

У Муры кусок застрял в горле. Она закашлялась до слез и долго не могла прийти в себя.

— Зачем? — с мольбой в голосе спросила она.

— Колчак подходит к городу. Безвыходная ситуация. Тут я Ленина понимаю.

— Налей мне коньяка, — попросила Мура.

26

Голодный паек, на который новая власть обрекла все население, к концу лета, несмотря на огороды и отсутствие засухи, становился все ощутимее в городах. У Ленина был выбор: либо восстановить существовавший прежде рынок, либо прибегнуть к принудительным мерам. Под давлением Ильича, которого пугала буржуазная стихия рынка, новое правительство выбрало второй путь. Ловкие экономисты быстренько подсчитали, что путем революционного изымания излишков они к концу лета соберут 144 миллиона пудов зерна. Ленина эта цифра воодушевила. 11 июня был издан декрет о комбедах, которые должны были составлять списки богатеев и заниматься распределением их излишков, создана Продовольственная армия, в которой под ружьем к концу июля находилось 12 тысяч бойцов, а к концу 18-го уже 80 тысяч. Они врывались в дома, указанные в комбсдовских списках, забирали последнее, а тех, кто оказывал сопротивление, расстреливали на месте. Но, даже несмотря на эти грабительские меры, было собрано всего лишь 13 миллионов пудов зерна. А сколько хозяйств было растоптано и уничтожено?!

К концу лета Москва не запаслась не только хлебом, но и топливом. Каламатиано доносил в Госдепартамент: «Каждый час продления жизни Советской власти в геометрической прогрессии укорачивает жизнь каждого из подданных бывшей Российской империи. Но Россия не Древний Рим, который не занимал и четверти Европы. Разрушение русской империи сегодня может привести к гибели не только русской нации, но и других малых народов, обитающих на одной шестой части суши, это разрушение затронет судьбы Азии и Европы. Поэтому вопрос об интервенции и укрощении большевистского кровавого серпа и молота — вопрос развития всей мировой цивилизации. Ибо без России ее продвижение резко замедлится».

31 июля, на следующий же день после теракта, совершенного левыми эсерами Борисом Донским и Ириной Каховской, — убийства на Украине ее наместника, германского генерал-фельдмаршала Германа фон Эйхгорна, Каламатиано первым сообщает об этом послу Френсису в Архангельск. После устранения Мирбаха это второй крупный террористический акт против немцев. И, комментируя его, Каламатиано вновь указывает, что силы, борющиеся против немцев и большевиков, есть, «надо только успеть вовремя им помочь».

— И хорошо бы, не откладывая, собрать наши разрозненные силы иностранных миссий и разведок в один кулак, — убеждал Пула Каламатиано. — Вертемон, Гренар, Лавернь, Дюкс, Локкарт, Кро-ми, Рейли, я, Хилл, Паскаль — мы все действуем порознь, у каждого свои контакты, свои связи с подпольными организациями. Поверьте, их разобьют точно так же, как «Союз защиты родины и свободы» Савинкова, который, действуя без общей поддержки, проиграл антисоветские мятежи в Москве и Ярославле. Необходимо собрать все силы, я могу съездить в Самару и договориться с чехословаками, которые начнут наступление на Москву, а мы здесь обезглавим большевистскую верхушку. И режим падет, как карточный домик!

Пул внимательно слушал Каламатиано, посасывая сигару и балуя себя глотком-другим виски, запасы которого подходили уже к концу. Ему нравился запал Ксенофона, хотя, будучи человеком прагматичным, он понимал, что осуществить этот заманчивый план будет далеко не так легко и просто. Фанатичные большевики без сопротивления власть не отдадут, они будут драться до последнего, и хватит ли сил у интеллигентов типа Локкарта и Каламатиано повергнуть наземь красного колосса? Он, возможно, и был глиняным на первых порах, но теперь уже бронзовеет.

— Что вы конкретно предлагаете, Ксенофон?

— Собрать членов всех иностранных миссий, кто, мы знаем, разделяет нашу точку зрения: Локкарта, Рейли, Лаверня, Всртемона, Гренара…

— Всех не надо, — перебил его Пул. — А наиболее толковых и ярких представителей. Рейли, Гренар, Всртсмон и вы. Все, хватит. Ну и я, естественно. Мы должны еще помнить о конспирации. Это не игра в карты. А потом вы отправитесь в Самару, чтобы договориться с чехословаками.

— Согласен. Только в этот список, может быть, включить Локкарта? — предложил Ксенофон.

— Зачем?

— Он придерживается такой же точки зрения, и его авторитет…

— У него нет уже авторитета ни в Англии, ни здесь, среди большевиков. А эта Мура, его любовница, вообще темная лошадка. Мы оба знаем, что она работает на немцев. Локкарт вам говорил, что большевики заполучили его шифр и два месяца спокойно читали все его донесения?

— Нет.

— Я понимаю, ему стыдно. Я не хочу грешить на Муру, но сами понимаете, Ксенофон, Хикс, бывший военный атташе, едва ли станет работать на большевиков.

— Тут есть одна неувязка. По логике вещей, Мура должна была тогда передать шифр немцам, а не большевикам.

— И о чем это говорит? — выпуская один за другим колечки дыма и радуясь их появлению как ребенок, проговорил Пул. — Это говорит о том, что наша очаровательная дама работает теперь на большевиков.

— Но…

— Ксенофон, не будьте наивны в отношении женщин! — рассердился генконсул. — Вы очень инициативный, деятельный человек и, кстати, неплохой конспиратор, трезвый аналитик, но почему-то продолжаете верить женщинам. Вы и в любовь верите?

— Да, — помолчав, выдавил из себя Ксенофон.

— Ну вот,