— Что ты натворил? — страшным шепотом.

Рамиро невольно тоже понизил голос:

— Да ничего особенного, плотину подорвал, в отстойнике, куда фоларей столичных вывезли.

— Идиот. Нашел время.

— Я две недели ходил по чиновникам, никому дела нет. Они бы там передохли все. Виль, что ты меня трясешь, как двоечника! Я это сделал, я и отвечу, хотя, конечно, надеялся, что меня не вычислят.

— Ты подорвал плотину, кретин. Ты сапер! Конечно, тебя вычислили. Чертова Врана, на минуточку, тоже подорвали.

— Ах, вот в чем дело.

— Не так это надо было делать, дурья башка. Не так! Меня бы спросил.

— Ты на Юге был. Слушай, ни с какими террористами я не связан, скрывать мне нечего…

— Тебя вздернут!

— Виль…

— Слушай меня. Молчи. Отпирайся. Не признавайся. Любое твое слово может быть использовано против тебя. Молчи, как немой, ты понял?

— Виль.

— Я подергаю за свои ниточки, но ничего не обещаю. Твое дело — молчать и не признаваться. Ни в чем! Понял?

— Понял.

— Господин Илен? — окликнули из коридора. — Поторопитесь!

— Иду! Виль, позвони Кресте, объясни ей… и Ларе, ладно?

— Позвоню. — Элспена шагнул к дивану, подхватил свой чемоданчик, сунул Рамиро в руки. — Вот, тут все самое необходимое.

— Спасибо.

Вильфрем хлопнул его по плечу — одновременно и по-дружески, и с досадой.

— Черт бы тебя побрал, Рамиро Илен. Иди. Храни тебя святая Невена.

* * *

Ее толкало слева и справа, и выл ветер… за запертой дверью? За пуховой подушкой, натянутой на голову? Хотелось спать, уйти обратно в уютное беспамятство, но кто-то тормошил, подталкивал — иди, иди, перебирай ногами…

Потом ее ослепил и оглушил снег. Мокрый и рыхлый, он сыпался сразу со всех сторон и ветер порывами кидал его, словно набирая полные горсти.

Холодным хлестнуло по лицу и рейна, очнувшись от сонной одури, спрятала нос в широченный шарф. Шарф, мужское черное пальто и отвратительного вида армейские ботинки отыскались в шкафах полуночного дома — на вешалках, среди разрозненной одежды сомнительного вида. Еще пыльный, домашней вязки свитер с оленями — от него отчетливо пахло нафталином. Удивительно, зачем в полуночном доме нафталин. Кто там заботится о том, чтобы моль не поела вещи. Да они сами, как моль, пропасть.

Ветер снова взвыл, захлопал, швырнул в Амарелу целый грузовик снега. Как ни странно, ветер этот пах далекой весной, талой водой, свежим и терпким древесным соком. Сквозь завывания и скрежет тоскливо прокричала то ли птица, то ли тварь какая. У рейны заныло под ложечкой.

Ее проводник небыстро шел впереди, время от времени останавливаясь. В левой руке он держал пук легких копий и настороженно поглядывал по сторонам. Ветром откидывало капюшон и снег был у слуа даже в ушах. Черные перья волос запорошило белым. Вот он в очередной раз притормозил и обернулся, поджидая спутницу.

Амарела, как во сне, продралась сквозь сугроб и сократила расстояние. Ноги в парусиновых прочных штанах вымокли до колен и, наверное, даже выше. Длинное пальто стесняло движения, но хотя бы немного защищало от полуночного гостеприимства. Похоже, что дорог здесь не строят.

Лицо горело, наверное от хлестких ударов ветра на нем появились красные пятна. Лицо Киарана, сейчас обернутое к ней, казалось бесстрастным под синим сложным узором из завитков и спиралей. Непроглядная чернота глаз выглядела уместной.

Амарела запрокинула голову — неба не было.

Или его просто скрыла метель.

— Идем, госпожа, — крикнул слуа. — Не отставай.

Она упрямо наклонила голову и продолжила вязнуть в каждом сугробе. Потом под ногу подвернулся занесенный снегом ствол, или какая-то коряга, которая деранула так, что ступня чуть не выскочила из сустава.

— Не отставай! Потеряешься!

Она брела и брела, иногда цепляясь за протянутую когтистую руку, которая силой выдергивала ее из завалов и особенно глубоких сугробов. Одном месте провалилась по пояс. Ветер выл. Тошнотворно расплывалось зрение.

— Киаран, сколько можно! Я же околею! Неужели тут нет никакого жилья! Приведи меня туда, где тепло и сухо!

И вдруг все кончилось.

Густой то ли ельник, то ли что-то на него похожее, разредился, снега под ногами и вокруг стало меньше, сугробы исчезли, потеснившись ради рыжих кремневых наплывов, выступавших из черноватой, засыпанной сухой хвоей земли.

Киаран ступил на охристые камни, скудно обведенные сухим снегом (а ведь только что падал мокрый, слипающийся) — рейна моргала и щурилась, протирала лицо рукой в перчатке с обрезанными пальцами. Неведомо откуда нанесло клочья тумана — видимость впереди так и не улучшилась. Проглядывали смутные очертания возвышенности, сухие силуэты деревьев…

— Аркс Малеум, — сказал слуа. — Крепость Яблок. Наш дом.

— Нам идти наверх?

— Да.

И здесь была дорога. Широкая, выложенная покрошившимися от времени серыми плитами, полого поднимавшаяся наверх.

Перед тем, как продолжить путь, Амарела оглянулась назад, пытаясь найти взглядом заснеженный лес, из которого только что пришла — но все тонуло в тепловатом тумане. Тогда она решительно повернулась в сторону крепости слуа, закрытой серой пеленой, и начала терпеливо переставлять промокшие ноги в надежде, что когда-нибудь ее мытарства закончатся.

Внимание постоянно рассеивалось, как во сне. Сфокусировать взгляд на какой-либо точке оказалось немыслимо. Разум блуждал вслед за взглядом и получалась бесконечная рябь.

Клочья тумана.

Наверху, за изгибом скалы, хрипловато запел рог, тишина лопнула, как мыльная пленка, послышался собачий лай. Жесткий повелительный голос что-то выкрикнул, отдаваясь колоколом от невидимой преграды. Ему вторили другие — не мягче, не тише.

Крепость предстала ее глазам не полностью — только выгиб серой стены, сложенный из внушительных валунов, да круглая приземистая привратная башня. В тумане плыли очертания высоких построек.

Обитые тусклыми металлическими полосами ворота были отперты, во дворе клубилась толпа. Отчего-то невыносимо хотелось спать — еще немного, и срубит прямо на ходу. Амарела просунула пальцы под рукав пальто и с силой ущипнула себя за предплечье. Боль немного рассеяла туман в голове, но зевота все равно раздирала рот. Из пестрой сине-черно-коричневой кутерьмы в замковом дворе выхватывались отдельные фрагменты — белые остроухие собаки на сворках приседали и нервно зевали, выкатывая языки. Фыркали и мотали сухими головами кони — страшные, черные, с отливающими ярым блеском глазами. Киаран оставил ее у ворот, подбежал к всаднику — мрачному широкоплечему слуа с длинными, цвета ржавчины волосами. Тот утесом возвышался на сером жеребце, с легкостью придерживал длинное копье. Лицо его было гордым, жестоким, неподвижным, невероятно прекрасным. Киаран схватился за стремя, запрокинул голову, начал горячо, но виновато говорить что-то. Разлаялась всклокоченная белая гончая, резные раковины ее ушей отливали алым.