Хвататься за висящий у бедра меч Хубилай себе не позволил. Да оно и незачем: советника клинком не испугаешь. На какое-то время наставник с учеником сцепились глазами. Пришлось напрячься, терпеть и пережидать.

Наконец Яо Шу с досадливым вздохом посторонился, давая пройти. При этом его взгляд упал на столешницу, где рядом с еще влажным чернильным камнем были в беспорядке разбросаны письменные принадлежности. Он открыл рот для очередного вопроса, но Хубилая уже и след простыл; издали доносилось лишь эхо бегущих ног.

Путь от дворца до яма занял мало времени. Это был как раз центральный узел, связующий Каракорум со всеми, даже самыми отдаленными уголками империи, от царства Цзинь на востоке до бог весть докуда на западе. Хубилай во весь дух несся вначале через крыло дворца, затем по внутреннему двору и вдоль крытой галереи — вокруг сада, где гулял сквозной промозглый ветер. В саду мелькали факелы, освещая то место, где кебтеулы обнаружили тело хана. Скоро, совсем уже скоро советник прознает об ужасном событии.

После дворца отрок серой предрассветной улицей домчался до угла и, тормознув на повороте, увидел огни яма. Там постоянно, в любой час дня и ночи, кто-нибудь дежурил. Простучав каблуками под звонкой каменной аркой, Хубилай вбежал на просторный внутренний двор и нетерпеливо позвал. По обе стороны двора тянулись конюшни, где всегда были готовы в дорогу ямские лошади. Хубилай стоял, переводя дух. Слышно было, как в ближнем стойле фыркает и бьет копытом в дверь лошадь. Кто знает, может, нетерпение вновь прибывшего передалось и ей.

Почти сразу во дворе показалась кряжистая фигура того, кто сейчас заведовал ямом. Пожилому однорукому воину нынешняя должность наверняка досталась за прежние заслуги, в том числе за потерянную в бою конечность. На жалкий обрубок Хубилай предпочел из вежливости не смотреть.

— Говорю с тобой именем и властью Сорхахтани и Дорегене, жены Угэдэй-хана! Это послание надо срочно доставить в армию Субэдэя — не просто срочно, а так, что срочнее не бывает. Надо будет — запаляй лошадей, губи людей, но чтобы метель из-под копыт! И сразу в руки наследнику хана Гуюку. Ему, и никому иному. Только в его руки. Ты понял меня?

Старый воин пристально смотрел.

— А почему такая спешка? — осведомился он.

Судя по всему, новость еще не получила распространения. Хубилай решился. Надо, чтобы гонец поскакал сию же минуту, без всяких проволочек.

— Хан умер, — веско сказал он. — Необходимо известить его наследника. А теперь гони — или будешь лишен места!

Человек не мешкая кликнул ночного дежурного. Хубилай наблюдал, как навстречу торопится хмурого вида молодой нарочный. Заслышав приказ не щадить ни себя, ни лошадь, он вначале напрягся, а затем с пониманием кивнул. Послание легло в кожаную суму, которую гонец надежно приторочил к своей спине. Ямские слуги в это время уже спешно седлали лошадь. Тонко позвякивали бубенцы на сбруе.

Почтовая лошадь, почуяв знакомый звук, пряла ушами и раздувала ноздри. Звон седельных бубенцов для нее означал бег во весь опор и на далекое расстояние. Вот гонец дал ей шпоры и, в секунду проскочив под аркой, галопом помчался по еще сонному городу. Хубилай потер шею, которая отчего-то занемела. Ну что, свое дело он сделал.

Когда прибыла Сорхахтани, Дорегене не спала. Она плакала. Кебтеулы на дверях в покои впустили гостью, почти не глянув.

— Ты уже слышала? — спросила теперь уже вдова.

Сорхахтани без слов раскрыла объятия, и Дорегене почти упала в них. Сама она была крупнее Сорхахтани и обвила ее руками полностью. Какое-то время обе стояли, скорбно прильнув друг к другу.

— Я сейчас собираюсь в сад, — выдавила Дорегене. От горя ее сотрясало, она едва держалась на ногах. — Там с ним сейчас стража. Он там ждет… меня.

— Дорегене, милая, — нежно проговорила Сорхахтани, — вначале я должна с тобой поговорить.

Та в ответ безутешно покачала головой:

— После. Я не могу оставлять его там одного.

Взвесив шансы ее остановить и поняв, что это бесполезно, Сорхахтани уступила.

— Позволь мне пойти с тобой, — сказала она.

Обе двинулись вдоль коридора, ведущего в открытое пространство сада. Сзади шлейфом потянулись стражники и слуги Дорегене. На ходу Сорхахтани тревожно прислушивалась к сдавленным рыданиям ханской жены. Та брела, уронив лицо в руки. Это не только действовало на нервы, но и подтачивало уверенность в своих силах. Сорхахтани ведь тоже потеряла мужа, и рана эта до сих пор свежа, а тут еще весть о кончине хана терзает сердце. Сорхахтани не покидало ощущение, что нити событий ускользают из рук. Сколько времени пройдет, прежде чем Чагатаю донесут, что его брат наконец-то окочурился? Как быстро после этого он явится в Каракорум с претензией на ханский престол? Если он станет действовать стремительно, то его армия прибудет сюда раньше Гуюка.

Поворотам, углам и переходам не было конца. Наконец в лицо дохнул свежий бодрящий ветер, и впереди за крытой галереей распахнулось пространство сада. Злополучное место у скамейки по-прежнему освещали факелы, хотя уже рассвело. Дорегене с криком пустилась бегом. Понимая, что ее не остановить, Сорхахтани просто молча шла следом.

На подходе к скамье она встала как вкопанная, давая Дорегене одной проделать последние шаги до мужа. Стражники стояли в беспомощном гневе и с некоторым чувством вины: все-таки не уберегли, не доглядели.

Тот, кто обнаружил Угэдэя первым, повернул его лицом к небу. Глаза хана были закрыты, и лежал он в глухом, отрешенном безмолвии смерти, с лицом, белым как мел. Сорхахтани отирала слезы. Дорегене тем временем опустилась рядом с мужем на колени и ласковым движением отвела ему со лба волосы. Она не причитала, не плакала, просто сидела и неотрывно, с печальной кротостью смотрела на него. Под задувающим ветром шуршали ветви деревьев. Где-то невдалеке щебетнула птица, но Дорегене не подняла глаз и не сдвинулась с места.

Среди общего молчания прибыл Яо Шу — как был, в ночном халате. На лице, как и у почившего хана, ни кровинки. Казалось, за какой-то час он постарел, пожух. Ханский советник молчал вместе со всеми. В своем горе он стоял сумрачной тенью, подобно окружающим деревьям, что застыли безмолвными часовыми. Из-за горизонта медленно всходило солнце. Сейчас многие обернулись на дневное светило чуть ли не с ненавистью, как будто его тепло и свет были чем-то недопустимым, оскорбительным.

Когда утро залило город красноватым золотом, Сорхахтани наконец приблизилась к Дорегене и нежно взяла ее за руку.

— Пойдем, — тихо попросила она. — Дай им унести его отсюда.

Вдова покачала головой, и тогда Сорхахтани, склонившись, зашептала ей на ухо:

— Отложи свою скорбь, хотя бы на сегодня. Подумай о своем сыне, Гуюке. Слышишь меня, Дорегене? Ты должна быть сильной. Слезы по Угэдэю будем спокойно лить тогда, когда твой сын окажется в безопасности.

Дорегене медленно моргнула и, не слушая, повела головой из стороны в сторону — раз, другой. Опущенные веки сочились влагой. Она снова опустилась и поцеловала Угэдэя в губы, тяжело содрогаясь от рыданий под рукой Сорхахтани. Она такая теплая, а он такой до ужаса холодный. Никогда ей больше не чувствовать его тепла, не бывать в его объятиях… Вдова потянулась к ладоням хана, провела пальцами по свежим мозолям. Они тоже теперь не заживут. Затем все-таки поднялась.