все долюбим сполна, и напишем, ровесник, такое,

что отцами-солдатами будут гордиться сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?

Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?

Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, —

У погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Кто в атаку ходил, кто делался последним куском,

тот поймет эту правду, — она к нам в окопы и щели

приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают

эту взятую с боем суровую правду солдат.

И мои костыли, и смертельная рана сквозная,

и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, —

это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,

поднимались в атаку и рвали над Бугом мосты.

…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся, — а мы возвратимся с победой,

все, как черти, упрямы как люди, живучи и злы, —

пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,

чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,

матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.

Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем —

все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

(Стихи С.Гудзенко.)

* * *

Грузовик явно заблудился. Шел медленно, на ступеньке стоял, вглядываясь под колеса, солдат, еще один сидел на крыше с ручным пулеметом. Широкие парные колеса вязли в грязи по верхний край, но грузовик взрыкивал мощно и выдергивал себя из бурой жижи. Слышно было, как орёт солдат на подножке, командуя водителю, куда держать курс:

— Левей… яма же, ядрена мать!.. Еще левей!.. Ага, так… так… так… Вправо! Поколем — головы оторвут!

Собственно, машина ничем не мешала горцам, лежавшим в грязном и мокром кустарнике. Они лениво наблюдали за ползущим в жиже грузовиком, пока Олег не подтянул к себе винтовку и не сообщил:

— Сейчас я их…

— Чего они тебе? — спросил Холод. — Пусть себе едут…

— Интересно посмотреть, что везут, — возразил Олег.

Другие забормотали кто в лес кто по дрова. Гоймир, лежавший на спине, перевернулся на живот. Серое от усталости и въевшейся грязи лицо выглядело равнодушным.

— А пускай, — сказал он. — И то — глянем. Одно консервы там?

— А то еще — их Христос во втором пришествии, — вполголоса сказал Гостимир. — В то скорей поверится, чем в консервы-то…

Олег не вслушивался. Он вел стволом за пулеметчиком. Ничего, кроме холодного удовлетворения, что сейчас он отправит на тот свет ещё одного врага. И сейчас, уже стреляя, он думал не о жизни, которой лишает человека, а о том, что хорошо бы и вправду там оказались консервы.

Пулемётчик привстал, схватился за правый бок и, роняя оружие, пополз на капот.

— Промазал, — резюмировал Олег, хватая автомат, — хотел в висок.

Грузовик резко тормознул — труп, мотнув руками, слетел в грязь, стоявший на подножке попытался спрыгнуть, но Гоймир, встав на колено, практически изрешетил кабину из ППШ. К нему присоединилось еще несколько стволов. Через несколько секунд уже было тихо, лишь осыпались с хрустом битые стекла кабины, да отчетливо журчала струйка крови, стекавшая в грязь с руки обвисшего на двери трупа.

Яромир, подбежав к машине, свистнул:

— Места-то тут три, а мертвых двое!

Подошли остальные. Кто-то сплюнул:

— Уполз один-то!

Олег равнодушно посмотрел в кабину. Она была внутри забрызгана кровью, со среднего сиденья свешивался, открыв рот, мертвец.

— Так вот след, — появляясь в дверях напротив, Одрин указал на широкую кровавую полосу — словно кто-то провел плотной кистью через сиденье и ступеньку.

— Тропите, — откликнулся с обочины Гоймир. — Взрывчатку давайте.

— Вольг! — окликнул Богдан. — Твой-то тут живой!

— Что?! — Олег обежал машину. — Вот блин! Говорю же — я ему в висок целил… — Олег всмотрелся в лежащее в грязи тело и возразил: — Да чего вы гоните, подох!

— Жить хочет, потому и подох, — заметил Йерикка. — Дышит, скот!

— Добейте кто-нибудь, — поморщился Олег.

— Подранка одно охотник добивает, — это подошел Гоймир, чавкая кутами по грязи. — Да где ж взрывчатка?

— Зде-есь! — коротко и торжествующе крикнул Одрин из кустов. Потом ударил «наган». И ещё раз. — Живучий…

— Что, уж мечом отмахнуть лень?! — переключился Гоймир. За его спиной Гостимир сделал испуганное лицо, а Йерикка под шумок ткнул мечом в горло раненого и достал брикет тротила:

— Пошли, Гоймир, вот взрывчатка…

… - Ящики одно, — Мирослав потянул один на себя, не удержал — грохнул, и в грязь выкатились зеленоватые бутылочки. — То ж пиво!

Йерикка поднял бутылку — на желтой этикетке скрещивались два белых колоса. Прочел:

— "Самоцветное"… Четыре градуса, — стукнул кулаком в перчатке по горлышку, плеснув белую пену, потом — золотистую струю.

— Дай-ка. — Олег поднял одну, сорвал пробку, глотнул. — Хорошее пиво. Прихватим по штучке?

Кое-кто из горцев тоже подобрал бутылки, но особого энтузиазма никто не проявил. Олег все же положил пару в крошно, вздохнул:

— Бить жалко…

— Если б можно было в них хоть отраву залить, — ответил вздохом Гоймир. Мальчишки переглянулись — не враждебно и не дружелюбно, как раньше, а просто устало… Неизвестно, что подумал Гоймир, а Олег горько сказал себе: "Кажется, сил у нас не осталось даже на злость!" Он попытался вспомнить Бранку и чуть улыбнулся, когда она всплыла перед мысленным взором, как живая — отчетливая и улыбающаяся…

— Ты чего лыбишься? — вдруг спросил Гоймир. Олег вздрогнул:

— Представил себе, как это было бы — с отравой, — он в самом деле представил себе это и улыбнулся еще шире. И Гоймир засмеялся тоже, и серое лицо его вернуло себе свои пятнадцать лет, посветлело…

— Наособицу — отвар чемерицы, — сказал он. — А так все придётся колотить.

-. Да сожжем его, и все тут, — предложил кто-то.

— Вообще не надо было его трогать, — вдруг сказал Йерикка. Пояснил, видя, как на него с изумлением глядят остальные: — Мы ведь уходить собирались Тут пустоши заболоченные на сутки пути. Если нас накроют на чистом месте?