— Желательно — с девчонками, — ответил Йерикка. — Боюсь тебя огорчить, но ты не возбуждаешь.

— Это потому, что я давно не мылся, — заверил Олег. — Обычно я совсем другой, мой сладенький…

…Гоймир лежал в сотне шагов вверх, по осыпи. Очевидно, зная о его угрюмой целеустремленности, Чубатов скрутил его так, чтобы мальчишка не мог дотянуться до ремней зубами или перетереть их о камень. Но Гоймир продолжал с упорным выражением на лице шоркать веревку на ногах о гладкий кусок гранита.

— Пресс качаешь? — осведомился Олег, выныривая из тумана.

Что отразилось на лице князя — понять было невозможно из-за отсутствия лица как такового. Сине-красно-черную маску назвать лицом было можно только в приступе буйного оптимизма. Глаза едва смотрели, губы вспухли, левая скула, лоб и левый висок — рассечены, и там и сям виднелись следы ожогов.

— Наконец-то, — не очень внятно заявил Гоймир. — Я уж так думал — забыли про меня… Чубатов?..

— Внизу лежит, — указал взмахом руки Йерикка. Олег перерезал веревки на руках и ногах. Гоймир, даже не поблагодарив, сел и поморщился:

— Ребра ноют…

— Откуда ожоги? — Йерикка присел, взял князя пальцами за подбородок, повертел: — Чего молчишь?

— Зажженными сигаретами меткость выверяли, — пояснил Гоймир, — об заклад бились, кто глаз выпалит… Оченно весело всем было.

— Ну и как? — рассеянно поинтересовался Йерикка.

— Косорукие, — махнул рукой Гоймир и снова перекосился: — У-ухх…

— Дело не в этом, — спокойно поправил Олег. — Трудно попасть в глаз такому китайцу, в которого они тебя превратили. Добротная работа.

— 3-заткнись… — процедил Гоймир. — Тут близким лошадь должна стать. И оружие мое он с собой прибрал, — Гоймир начал раскачиваться, сунув руки под мышки — видно было, что он с трудом удерживается от стонов.

— Даже не поблагодаришь? — Йерикка водил ладонью над лицом Гоймира. Тот спросил:

— Про что?

— Если б не он, — разъяснил рыжий горец, — путешествовал бы ты сейчас обратно, а я бежал бы следом и хныкал: "Дяденька Чубатов, отдайте!"

— Не внял, — взгляд Гоймира из «щелей» стал недоуменным.

— Потом расскажу, — пообещал Йерикка, — если захочешь. Вставай, пошли, а то ещё, чего доброго, явятся визитёры… Идти-то можешь?

— Доковыляю, — буркнул Гоймир, поднимаясь. Лицо его исказилось, и Йерикка заметил:

— Не делай больше так. Наши увидят в тумане — стрелять будут. Или вообще со страху помрут.

Гоймир вдруг хрюкнул. И сообщил:

— При мне там баснь сказывали. За нас.

— Про нас? — удивился Йерикка. — Ну-ка, ну-ка, не знал, что мы уже так популярны!

— В ночь офицер из палатки выходит. Дождь так, холод, ветер, мозгло кругом. Пусто, склады стоят… Офицер окоем глянул и говорит: "И как те горцы в такую незгоду в горах воюют?!" А ему от склада: "Йой, не говори. Одно что ни час -

мучаемся."

…Гоймир сначала и вправду ковылял, но уже через полверсты разошелся — в прямом смысле слова. Йерикка помалкивал. Олег шел впереди, вслушиваясь и вглядываясь. До истечения срока оставалось чуть больше суток, нужно было искать своих.

Олег находился в несколько обалделом состоянии. Все произошедшее — с момента их ухода из одинокой избушки — казалось приключенческим фильмом, где все возможно и сходит с рук. И в то же время он понимал, что это не больше фильм, чем вновь начавшийся дождь. Этот дождь — часть жизни. И то, что произошло — тоже. Могло быть лишь так, не иначе.

Когда-то давно люди выдумали себе судьбу. А позднее те, к то слабее духом, стали оправдывать судьбой неудачи или бездействие. На самом деле судьба — это вовсе не слепая сила, движущая людьми. Судьба — это внутри самих людей, то, что вложено в нас, то определяет наши поступки… но не слепо, а согласно воспитанию, идеалам и стремлениям. Всегда можно отказаться от трудного пути и тяжелых дел. Но, если ты отказался — ты предал самого себя. И люди идут своими дорогами, выбрав их раз и навсегда.

И судьба тут не при чем…

…Они отшагали верст пятнадцать, не меньше, и уже собирались завалиться спать, но позади, по звуку — за пару верст — послышался сигнал хангарской трубы.

— А то и за нами… — сказал Гоймир. — След тропят… — прислушиваясь, он перестал смотреть под ноги и влез в болотину, где и остановился, оглядываясь недоуменно.

— Ты, между прочим, в болото попал, — сообщил ему Йерикка. Гоймир плюнул, выдрал ноги, и, выбравшись на сушу, заметил:

— Добро, а то уж мыслю — ноги не держат!

Труба прозвучала ближе. Мальчишки переглянулась — молча. Но каждый из них понимал, что их всего трое, а хангары идут по следу, что они троеустали и измотались, а враг свеж…

…Олег подмигнул.

Йерикка усмехнулся.

Что сделал Гоймир — понять было невозможно, но он сказал:

— Один на десять — ровно, а и больше — не страх.

— А раз нас трое — то стоим и сотни, — добавил Олег.

— Эта арифметика мне по душе, — подытожил Йерикка. — Ну, Вольг, где твой самопал? Его выход.

Металлический лай, упорный, монотонный и хриплый, появился в отдалении. Это напоминало охоту — труба, собаки… Очевидно, и Йерикка подумал о том же, потому что с нервным смешком сказал:

— Сколько раз охотился — никогда не думал, как себя чувствует дичь.

— Кабан в тебя когда-нибудь стрелял из автомата? — осведомился Олег.

— Нет, — признал Йерикка.

— Желание-то на охоту у них разом убудет, — зловеще пообещал Гоймир, устраивая ППШ для стрельбы с упора.

Лай. Азартный, надсадный — псы уже почуяли добычу, они ощущали то, чего еще не понимали их хозяева — близость тех, кого надо схватить, разорвать!

Сигналы труб. И уже отчетливый стук копыт по мокрой земле — не дальше трехсот сажен, кажется.

…Поймав в прицел пса, бежавшего первым, Олег нажал спуск.

ИНТЕРЛЮДИЯ:

"МОЕ ПОКОЛЕНИЕ"

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.

На живых порыжели от крови и глины шинели,

на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали… Проходит четвертая осень.

Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.

Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,

нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих нет ни жен, ни стихов, ни покоя, —

только сила и юность. А когда возвратимся с войны,