Впрочем, обе женщины знали, что в данном случае у него были для этого основания.

– Чаю? – предложила Мирна и принялась за дело: налила чай в чашку, потом долила воды в заварной чайник на плите, положила туда еще один пакетик.

Клара тем временем старалась не встречаться взглядом с инспектором Бовуаром, который сел рядом и недовольно посмотрел на нее.

«Это собака съела, собака».

– Я все рассказала Мирне. – Клара помолчала. – Это Рут виновата.

– Всё? – вполголоса спросил Бовуар.

– Значит, насколько я понимаю, среди нас все еще бродит убийца, – сказала Мирна.

Она поставила кружку перед Бовуаром и села.

– Почти что так, – сказала Клара.

Бовуар покачал головой. Что ж, неожиданного в этом ничего не было, как, вероятно, и ничего плохого. Мирна в прошлом помогала шефу, и хотя у Бовуара прежде никогда не возникало желания просить местных жителей о помощи, он подозревал, что они могут быть полезны. А теперь у него уже не оставалось выбора.

– Ну и что вы думаете? – спросил он.

– Я бы хотела узнать кое-что. Вам удалось найти что-то новое?

Он рассказал им о разговоре с Гамашем и о том, что удалось узнать шефу в Квебек-Сити о семье Старика Мюндена и Кароль Жильбер.

– Волошин? – повторила Клара. – Воо?

– Возможно, – кивнул Бовуар.

– В гостинице и спа-салоне много старинных вещей, – заметила Мирна. – Они не могли купить их на рю Нотр-Дам?

– В том же магазине, где Оливье продавал вещи Отшельника? – спросил Бовуар. – Вы думаете, если они заходили туда, то могли узнать некоторые из вещей Оливье?

– Именно, – сказала Мирна. – Кароль Жильбер оставалось только спросить у хозяина магазина, как к нему попали эти вещи. А он указал ей на Оливье и Три Сосны. И вуаля.

– Не складывается.

– Все прекрасно складывается, – сказала Клара.

– Вы подумайте, – обратился к ней Бовуар. – Оливье продавал эти вещицы антиквару много лет назад. Если Кароль Жильбер их обнаружила, то зачем почти на десять лет откладывать покупку старого дома Хадли?

Все трое задумались. Клара и Мирна стали предлагать другие теории, но Бовуар оставался погруженным в собственные мысли.

Он думал об именах. О семьях. О терпении.

Арман Гамаш отогнул рукав куртки, чтобы посмотреть на часы.

Четверть второго. Рановато – заседание еще не началось. Он уронил руку, обхватил сумку, защищая ее.

Он не пошел прямо в «Шато-Фронтенак», а решил пройтись по Дюфферен-террас, длинному деревянному настилу, который шел вдоль отеля и заканчивался площадкой, откуда открывался вид на реку Святого Лаврентия. Летом здесь стояли тележки с мороженым, играли музыканты, в беседках отдыхали люди. Зимой лютый влажный ветер носился по реке, набрасывался на прохожих. У людей от этого ветра перехватывало дыхание, чуть кожа не слезала с лица. И все же люди ходили по этим мосткам – настолько захватывающим был открывающийся с них вид.

Было там и еще одно зрелище. La glissade. Ледяная горка. Ее, возвышающуюся над мостками, каждый год отстраивали заново. Гамаш завернул за угол «Шато», и ветер ударил ему в лицо. Из глаз потекли слезы, которые тут же замерзали на щеках. Впереди на средней части мостков он видел горку в три полосы для съезда и ступеньки, вырезанные в снегу для подъема.

Даже в такой морозный день детишки тащили свои санки наверх. Да что там говорить, чем холоднее, тем лучше: лед будет гладкий и санки стрелой помчатся по крутому склону и далеко-далеко по пологой дорожке. Некоторые санки мчались так быстро и так далеко, что прохожим приходилось отпрыгивать в сторону. Гамаш увидел, что на горку поднимаются не только дети, но и взрослые. Заметил несколько молодых пар. Прекрасный повод обняться покрепче, как в какой-нибудь кинострашилке, и он отчетливо помнил, как в самом начале их отношений пришел на ледяную горку с Рейн-Мари. Они забирались наверх, таща за собой длинные санки, потом ждали своей очереди. Гамаш смертельно боялся высоты, но делал вид, что ему это нипочем, выставляя себя храбрецом перед девушкой, которая раз и навсегда похитила его сердце.

«Ты хочешь, чтобы я села спереди?» – спросила она, глядя на людей, которые усаживались в санки и мчались вниз.

Он посмотрел на нее, собираясь возразить, но тут понял, что это человек, которому не нужно лгать, перед которым не нужно притворяться. С ней он может быть самим собой.

Их санки понеслись к Дюфферен-террас внизу, хотя впечатление было такое, будто они мчатся к реке. Арман Гамаш взвизгнул и обхватил Рейн-Мари. Когда их санки остановились, они с Рейн-Мари смеялись так, что Гамашу показалось, у него что-то порвалось внутри. Он больше никогда этого не делал. Когда у них росли Даниэль и Анни, то на горку их водила мама, а Гамаш стоял внизу с камерой.

Теперь старший инспектор Гамаш стоял и смотрел на детей, на молодые пары, на пожилого мужчину с женщиной, которые поднимались по узким снежным ступенькам, а потом катились вниз.

Его несколько утешило, что эти двое тоже визжали. И смеялись.

Внезапно он услышал другой крик, доносившийся не с ледяной горки, а снизу, с реки.

Он не один обратил внимание на этот крик. Несколько человек бросились к перилам. Гамаш тоже подошел и не удивился, когда увидел команды лодочников, тренирующихся на льду. До воскресных гонок оставалось два дня.

– И-и раз, и-и раз, – доносились слова команды.

На реке были три лодки, но голос раздавался один, громкий и четкий.

– Левый р-раз, левый р-раз. – Английский голос.

Гамаш прищурился, но не смог разглядеть, с какой лодки доносится этот голос. И узнать его он тоже не сумел. Но это был не Том Хэнкок. И вряд ли Кен Хэслам. На мостках стояла подзорная труба, и хотя она замерзла не меньше Гамаша, он все же сунул монетку в щель и навел трубу на реку.

Не первая лодка.

И не вторая: он видел, как движется рот загребного, но слов его не слышал.

Гамаш направил трубу на самую дальнюю лодку. Нет, этого не могло быть. Слишком уж далеко. Неужели голос способен преодолевать такое расстояние?

Лодка была на середине реки, шестеро человек сидели на веслах. Грести разрешалось разными способами, кроме того, лодку можно было тащить по льду. Эта команда двигалась по открытой воде, направляясь вверх по течению к плавучим льдинам.

– И раз, и раз, – снова донеслись до Гамаша слова команды.

И теперь, когда лодочники двигались вперед, но сидели лицом назад, Гамаш увидел, кто это.

Он смотрел в окуляр, не решаясь прикоснуться к его металлу – кожа могла примерзнуть.

Громогласный, чистый голос принадлежал Кену Хэсламу.

Возвращаясь в «Шато», Гамаш думал об этом. Почему этот человек всю жизнь в любых обстоятельствах разговаривает шепотом, хотя на самом деле способен громко кричать?