– Ты хотел сказать, к его величеству Надир-шаху? – поправил его начальник стражи, которому речи Шахмана явно не понравились.

– Я выполнял его повеление и был захвачен разбойниками.

– Разбойниками? – сомневался начальник стражи. – А где же были твои верные нукеры?

– Они-то меня и ограбили, – признался Шахман, – и отобрали золото, которое дал мне шах… То есть я хотел сказать – его величество Надир-шах, повелитель вселенной.

– Ты отдал разбойникам золото, доверенное тебе высочайшей особой? – ужаснулся начальник стражи.

– Я ничего не мог сделать, – мрачно произнес Шахман. – Пропустите же меня для важного доклада его величеству.

Но начальник стражи не желал иметь в приятелях государственного преступника. Он заложил руки за спину и сухо сказал:

– Если ты посмел прийти в Дербент с таким дурным известием, то лучше тебе войти через другие ворота.

– Что? – не поверил своим ушам Шах-ман, полагавший, что встретил человека, не раз клявшегося быть ему лучшим другом до конца жизни.

– Это ворота для важных персон, а если мухтасибы узнают, что я пропустил неизвестного, имевшего при себе халат с клеймом высочайшей особы, неизвестно как у него оказавшийся, то…

Шахман не дослушал бывшего приятеля и побрел к другим воротам. Там ему велели дождаться ночи, когда завершится переезд драгоценного гарема повелителя в новый дворец. После этого будет вызван особый чиновник – удостовериться в подлинности предъявленного халата и в законности обладания Шахманом столь значительным даром священной особы.

В Дербент Шахман попал только утром. От усталости и голода он едва добрел до своего пустого дома, съел сухую лепешку, запивая водой, и заснул тяжелым сном.

Его не смог разбудить даже грохот пушек, салютовавших со стен цитадели в честь возвращения великого повелителя.

Комендант цитадели Нарын-кала, стоявшей над Дербентом, и в самом деле полагал, что шах возвращается с победой. Иного он не мог и представить. И когда вдали появились войска и знамена Надир-шаха, а затем он увидел в подзорную трубу толпы пленных со связанными руками, то тут же приказал салютовать по заведенному порядку.

Надир-шах догадался, что происходит, но терпеливо дождался конца салюта. Пусть в Дербенте думают, что так и есть, что он возвращается с новой славной победой. И только затем Надир-шах послал слугу предупредить коменданта, чтобы он открыл не главные ворота, а те, что были у дальней стены крепости. Они назывались Воротами позора. По преданию, через них убегали от врагов те, кто не мог отстоять крепость.

Теперь ворота снова оправдали свое название. Ошеломленный комендант не верил своим глазам, таращась на связанных сарбазов, которых привел шах.

Казнь состоялась в тот же день. Палачи так утомились рубить головы и вырывать глаза, что выдержавшим сражение воинам пришлось тоже заняться этим грязным делом. Они убивали своих бывших друзей, многие были вынуждены выкалывать глаза своим братьям. Шах мрачно смотрел на это из своего окна. Утешало его лишь то, что окна гарема были закрыты и женщины не могли видеть этого позора.

Когда ужасная бойня закончилась, шах пообещал вырвать языки тем, кто об этом обмолвится. А вырванные глаза, якобы принадлежавшие горским бунтарям, велел свалить у столба, стоявшего у Джума-мечети и напоминавшего Надир-шаху о Делийском столбе, не пожелавшем исполнить его желание. Глаз оказалось так много, что гора их закрыла столб.

Это ужаснуло ко многому привычных дербентцев. А о том, что случилось на самом деле, быстро стало известно.

Ширали услышал и другую новость.

На базаре поговаривали, что в самой цитадели из отрубленных голов был воздвигнут курган, который каджары прозвали Башкала – Крепость из голов. И теперь, взбешенный неудачей, Надир-шах готовится напасть на горцев со всеми своими войсками, грозя сокрушить и навсегда усмирить Дагестан.

Известие о том, что горцы дали шаху достойный отпор, наполнило Мусу-Гаджи гордостью. Но мысль о том, что он оказался в стороне от столь славного дела, не давала ему покоя. Неясно было и то, как спасти Фирузу. Подземный коридор, на который рассчитывал Муса-Гаджи, так и не был построен. Гарем уже поселили в новые покои. Стража была усилена. А в горах назревали решающие сражения. Сердце Мусы-Гаджи рвалось на части, он не знал, как ему поступить.

Терзаемый мучительными мыслями, Муса-Гаджи отправился в чайхану, где его ждал Ширали. Может, он сумеет разрешить терзания друга? Муса-Гаджи едва сделал первый глоток, как оказалось, что своим появлением он прервал любопытный рассказ чайханщика об убранстве нового гарема.

Выяснилось, что чайханщик успел подружиться с грозным Лала-баши, угостив его своим лучшим чаем и кальяном с солидной порцией дурманящего банджа. Он знал пристрастия евнухов. Лала-баши сообразил, что имеет дело с опытным человеком, и нанял его для приготовления чая, доставляемого в гарем, а заодно и для топки печей. Чайханщик хорошо помнил, что ночами в гареме бывает прохладно, а тут еще дуют холодные морские ветры. Да и в бассейне вода должна быть теплой, не говоря уже о банях – хамамах, без которых и дворец – не дворец и гарем – не гарем.

Но самым важным было то, что Лала-баши успел пожаловаться на строптивую горянку. Та потребовала себе комнату, из окна которой были видны горы. А комната такая была лишь одна – в торце гарема, который тянулся вдоль стены дворца.

– Так ведь это совсем близко! – осенило Мусу-Гаджи, но он предпочел не говорить об этом вслух. – Оттуда до землянки Петра шагов двадцать, не больше!

В ту же ночь Муса-Гаджи принялся рыть подкоп. Когда он выбивался из сил, его сменял Ширали. Землю они складывали в большие кожаные мешки и отвозили на слоне к морю, где она исчезала в воде. Сначала все шло хорошо, но потом начали попадаться большие камни, которые трудно было вытащить. Приходилось обвязывать их веревками и вытаскивать с помощью слона.

В одну из таких ночей стража дворца что-то заподозрила и потребовала показать, что Муса-Гаджи везет на своем слоне.

– Навоз! – отвечал Муса-Гаджи.

– Навоз? – удивились стражники.

– Слоновий, – уверял их Муса-Гаджи. – Можете проверить.

Один из стражников сунул руку в мешок и действительно достал оттуда теплый кусок того, что остается от растений, переваренных в слоновьем брюхе.

– Мне за это не платят, – сказал Муса-Гаджи. – Но неужели я мог позволить, чтобы это непотребство находилось рядом со стенами дворца великого падишаха и его драгоценного гарема?

– А почему так много? – все еще сомневался стражник.

– Видели бы вы, сколько эта скотина ест! – воскликнул Муса-Гаджи. – Давно бы продал этого обжору, да никто не берет – разориться боятся.

– Проезжай, – крикнул стражник, брезгливо отправляя навоз обратно в мешок.