Горбачев, если можно так сказать, показывал нам события в развитии. Говоря журналистским языком, он как бы вел репортаж из центра событий. Приглашал на кухню решения проблем, поднимал крышку над кастрюлей и оставлял открытым вопрос, будет ли все, о чем записали в резолюции, проведено в жизнь. То есть будет, конечно, но при условии…

Ну вот, например: «Говоря о результатах, ожидаемых в 90-е годы (ох, какими далекими они казались. – Б. П.), надо многое иметь в виду. И во всяком случае, никакой категоричности, безапелляционности не допускать».

Или: «При подготовке к Пленуму обнаружились диаметрально противоположные точки зрения (это когда все его коллеги талдычут о нерушимом единстве. – Б. П.). Так, о жилищном и культбытовом строительстве хотели записать в последнюю очередь. Но все поголовно руководители хозяйств заявили: «Если не решим эту проблему, последние разбегутся, и некому будет реализовывать то, что будем направлять, вкладывать». (Вот тебе и великие свершения под мудрым водительством… – Б. П.)

«Пришлось столкнуться с путаницей в вопросах экономики. Вплоть до того, что вкладывание в сельское хозяйство – это расточительство. Но повсеместно фондонасыщение сначала ведет к снижению фондоотдачи. Остановиться на полпути – значит зачеркнуть уже сделанное, заниматься болтовней, демагогией, и все под прикрытием высоких слов».

«И вот мы поняли, пока не договоримся, на Пленум выходить нельзя». «Насчет кадров у нас тут такая оценка общая сложилась, что мы тут в какой-то момент упустили…» Казалось бы, обыкновенный бюрократический трюизм. Но вот, судя по моим скупым комментариям, И. В. (Иван Васильевич Капитонов, секретарь ЦК КПСС по кадрам. – Б. П.) набычился. Стал смотреть прямо и вниз перед собой. Но тут же спохватился – ведь оратор выше его рангом, только что был избран членом политбюро, в то время как он вечный „просто“ секретарь, – не зафиксировал ли кто его позу? Заерзал непринужденно, наклонился сначала к одному соседу по президиуму, потом к другому».

Замечу попутно, что несколько лет спустя, по свидетельству Кирилла Лаврова, его мэтр Товстоногов, отвечая на вопрос о первом впечатлении от только что услышанного нового генсека, «сел на кровать, посмотрел на меня выпученными глазами и сказал: „Потрясающе“».

А еще до этого Александр Николаевич Яковлев, будущий архитектор перестройки, а тогда посол в Канаде, приехав в Москву в отпуск, рассказывал мне, нещадно, по-ярославски окая, о встрече в Оттаве с Горбачевым, тогда «всего лишь» секретарем ЦК и членом политбюро: «Вот так же, как с тобой, вышли в парк, помнишь? – чтобы они не слышали, – намек на вездесущих «ближних соседей», то есть КГБ, – и материли советскую-то власть почем зря».

Сделал паузу и пристально посмотрел на меня: «Ей-богу, не вру, – он, пожалуй, еще покруче тебя систему-то нес…»

Не случайно вызванный Андроповым, наверное, с подачи Горбачева, в Москву и, как тогда выражались, поставленный на Институт международных экономических отношений А. Н. убеждал меня, только что назначенного послом в Швецию: «Брось ты к чертям это дело, – как будто не знал, что еду я не по собственной воле, как девять лет назад и он сам. – Тут скоро знаешь какие дела начнут разворачиваться…»

До смерти Брежнева оставалось меньше трех месяцев.

В один из первых приездов в Москву из Стокгольма я позвонил Горбачеву и сказал взявшему трубку помощнику, что хотел бы поделиться с его шефом некоторыми мыслями о сотрудничестве агропромышленных сфер СССР и Швеции, где модель фермерского хозяйства идеально подходит к нашим условиям. Уловив по аканью и мягкому «г», что собеседник мой, как и его шеф, – выходец из южнороссийских краев, напомнил о хлопотах руководимой мною «Комсомолки» по поводу безнарядных звеньев, которые пустили корни и на Ставрополье.

Выложился и почувствовал, что на том конце провода энтузиазма мои тирады не вызвали. Ошибкой, как я уловил, было то, что я зациклился на вопросах сельского хозяйства, в то время как уже тогда М. С. и, соответственно, его окружение мыслили куда более масштабными категориями.

В марте 1985 года Улоф Пальме, премьер страны, где я уже почти три года был послом, слетал на очередные, третьи по счету, государственные похороны в Москву. Вскоре после этого он пригласил меня в свою официальную резиденцию в Стокгольме и просил официально, но в конфиденциальном порядке передать в Москву его предложение о визите.

К его, да и моему удивлению, в Москве без восторга встретили его инициативу… Мне было поручено передать Пальме приглашение, которое заканчивалось сакраментальной фразой, что «сроки визита могут быть согласованы по дипломатическим каналам». Ни Пальме, ни опять же меня, ратовавшего за изучение «шведской модели», такая формула-отговорка не устраивала. Началась изматывающая шифропереписка, а в начале декабря я отправился в отпуск с твердым намерением «добить» этот вопрос. В Москве меня нашел встревоженный академик Арбатов, который был тогда членом международной комиссии Пальме по вопросам безопасности. Ссылаясь на верного человека, он сказал, что Горбачев накануне встречался с руководителями международной организации «Врачи против ядерной опасности» – кардиологом Евгением Чазовым и его американским коллегой.

Организация эта была удостоена в тот год Нобелевской премии мира. Принимавшие ее в Осло Чазов и американец, по традиции, посетили и Стокгольм, alma mater Нобелевского фонда, где были приняты Улофом Пальме. И вот когда они стали искренне и пылко расхваливать его Горбачеву, тот вспыхнул и, заглянув в какую-то бумажку на его столе, сказал:

– Вы бросьте это. Знаем мы этих социал… предателей. Они одно говорят, другое делают.

Для меня, полагавшего, что Горбачев и Пальме, если отбросить идеологию, люди как бы одного склада, это прозвучало дико.

– Может, что-нибудь не поняли они?

– Я тоже на это надеялся, – сказал Арбатов, – пока мне не показали стенограмму.

– Надо что-то предпринимать, – продолжал он. – Ты будешь у Горбачева?

– Буду, если примет, – пожал я плечами. Помощники Горбачева, «сидельцы», как мы называли тех, кто сидел у телефонов в приемной, твердили мне о непомерной занятости генсека.

Словно чувствовали, что я намерен замутить его душевный покой. После второго звонка порекомендовали написать ему записку.

– А мы к вам фельда пошлем – скажите только куда. Сразу же будет у него на столе.

Арбатов поддержал эту идею. Он и сам, уже успев стать доверенным лицом очередного генсека, сносился с ним в основном именно таким способом.

Уже на следующий день мне позвонили в Барвиху.

– Михаил Сергеевич рассмотрел. Наложил положительную резолюцию Шеварднадзе. Связывайтесь с ним.

Но в этом не было нужды, потому что завсекретариатом Шеварднадзе Игорь Иванов уже сам меня разыскивал.

Через день с приглашением Пальме в Москву, где, в отличие от первого, был предложен срок – вторая половина марта, я вылетел в Стокгольм и прямо из аэропорта Арланда направился в загородную резиденцию шведского премьера, где он заканчивал рождественские каникулы.