Веселье звенит внутри, изо рта, из дыры в щеке, из всех новых отверстий в теле.

Стрикланд поднимается и разряжает обойму Хоффстетлеру в живот.

– Имена! Звания! Имена! Звания!

– Звания? – Хоффстетлер захлебывается хохотом. – Уборщики!

Он чувствует острый укол сожаления – словно еще одна пуля вонзилась в него: вероятно, он не должен был этого говорить, но голова слишком легкая, чтобы думать. Рагу из его кишок сползает по боку, пар вздымается от него, тянется к Стрикланду, точно слабые протестующие руки.

Хоффстетлер кувыркается назад и вниз, движется быстро, особенно по сравнению с жизнью, проведенной за столами и кафедрами, и все же он ученый, ученый до самого конца, и вспоминает слова любимого философа, Пьера Тейяра де Шардена – у кого, кроме академического ученого, может быть любимый философ?

«Мы есть единство, в конечном итоге, ты и я. Вместе страдаем, вместе существуем, и всегда будем мы создавать друг друга».

Так и есть!

Проведенная в одиночестве жизнь не имеет значения, но он не один в этот момент, когда жизнь завершается. Он с тобой, и с тобой, и с тобой, но мы его не замечаем никогда. Сам Хоффстетлер тоже не заметил бы, не окажись на его пути девонианца.

Вот оно, конечное явление, ускоренное жертвоприношением.

Ты находишь Бога, этого шаловливого бесенка, там, где меньше всего ожидаешь, не в церкви, не на иконе, а в глубине себя, рядом с сердцем.

21

Что Зельда делала за секунду до того, как ее входная дверь оказалась выбита? Перед тем как полетели щепки, запор жалобно хрястнул, а цепочка повисла будто сорванное грабителем ожерелье?

Она думает, что готовила.

Зельда часто возится у плиты перед тем как отправиться на работу, чтобы у Брюстера был дневной запас еды. Помнит запахи ветчины, масла, брюссельской капусты. И песня, завывание эстрадного исполнителя с глубоким голосом.

Должно быть, она ее слушала.

Зельда пытается вспомнить, нравилась ли ей эта песня, была ли она счастлива. Кажется очень важным восстановить детали, поскольку они могут стать последними в ее жизни.

До этого момента самым сюрреалистическим зрелищем для нее был обитатель Ф-1, его глаз среди белья. Это выглядело ужасно несообразным: вызывающий благоговение сверкающий зверь, закутанный в серые облачения из промокших насквозь тряпок.

Но та картинка меркнет в ее сознании.

Ричард Стрикланд, тот ужасный мужик с работы, с выпученными глазами, промокший насквозь, весь в пятнах крови, с пистолетом, стоит посреди ее гостиной. Брюстер там, где всегда, когда работы нет и не предвидится, валяется перед телевизором, ноги задраны, банка пива в руке.

Стрикланд заслоняет экран, и Брюстер изучает чужака с мягким возмущением, словно вурдалак появился на месте ведущего новостей, а вовсе не в пределах квартиры! Незваный гость хрипит, выплевывает струю воды, смешанную с кровью, прямо на ее чистый ковер! Шагает вперед, оставляя блины из подсыхающей грязи, она отслаивается от его подошв.

Зельде не нужно спрашивать, что и почему происходит.

Она поднимает руки и обнаруживает, что в одной из них сжимает лопатку.

– Приятный домик у вас тут, – голос Стрикланда звучит искаженно.

– Мистер Стрикланд, – умоляет она. – Мы не намеревались причинить вред. Клянусь!

Он рассматривает стены, и на миг Зельда видит свои веселенькие украшения лютыми алыми глазами чужака: фальшивые безделушки, идиотский мусор, напоминание о счастливой жизни, которая никогда не была счастливой.

Стрикланд делает ленивое движение, ствол разбивает стекло на забранной в рамку фотографии, трещина в форме молнии ложится на лицо ее матери.

– Куда ты спрятала тварь? – он шатается, точно пьяный. – В подвал?

– У нас нет подвала, мистер Стрикланд. Я клянусь!

Он ведет стволом над полочкой, на которой расставлены фарфоровые статуэтки. Они падают по одной, словно тяжелые капли, разбиваются об пол.

Зельда содрогается при каждом ударе – маленький аккордеонист, олень с большими глазами, новогодний ангел, персидская кошка. Просто безделушки, говорит она себе, не имеющие никакого значения, – но это ложь, они все имеют значение, это доказательство того, что она существует три десятилетия, и у нее бывало достаточно денег, чтобы купить нечто бесполезное, просто красивое, сверх обычного набора из жилистого мяса, стандартных хлопьев для завтрака и дешевого сыра.

Стрикланд поворачивается, грязные ботинки давят фарфор, пистолет нацеливается на нее словно палец обвинителя.

– Для вас «сэр», миссис Брюстер.

– Брюстер, – говорит Брюстер. – Это я.

Стрикланд не поворачивается в его сторону, но качает головой:

– О. Хорошо. Зельда Фуллер. Зельда Д. Фуллер. Старушка Далила.

Он прыгает от стены, сокращая расстояние так быстро, что Зельда роняет лопаточку.

– Ты никак не даешь мне закончить историю, – он качает рукой, задевая вазу, некогда принадлежавшую матери Зельды. – Далила, как я помню, предала Самсона. Филистимляне пытали его и ослепили, и он спасся только в последний миг. Бог его спас.

Стрикланд бьет пистолетом по стеклу шкафчика, в пыль превращается посуда ее матери.

– И почему он спасся? Потому что он был хороший человек. Человек принципов. Человек, до самой последней гребаной унции своих сил пытавшийся делать правильные вещи.

Он бьет локтем назад, сметая с плиты сковородку, капли горячего жира летят на учебник по языку жестов, принадлежащий Зельде. Жир шипит, прожигает дыры в бумаге. Она чувствует вспышку негодования, оглядывает свой испоганенный дом, тот след, что оставило после себя разрушение в человеческом облике, сокрушившее все материальные вместилища ее воспоминаний.

Стрикланд всего в паре футов, следующий удар может обрушиться на ее лицо. Только это не имеет значения, и она вскидывает подбородок так высоко, как только может.

Она не испугается, она не выдаст подругу.

Стрикланд злобно пялится на нее, белая пена, что выглядит как выблеванный аспирин, собирается в уголках его рта. Медленно, нехотя он показывает левую ладонь. Несмотря на то, что она не в силах двигаться, Зельда вздрагивает от отвращения.

Она не видела эти пальцы с тех пор, как они с Элизой нашли их на полу лаборатории. Теперь бинты свалились, и ясно, что попытка пришить их на место закончилась неудачей.

Словно два гнилых черных банана, раздутых до предела.

– Бог вернул Самсону его силу, – бормочет Стрикланд. – Вернул всю его силу. Поэтому Самсон смог обрушить храм филистимлян, сломав колонны. Что-то вроде того.

Он сует пистолет под мышку, чтобы ухватиться за поврежденные пальцы здоровой рукой.