Наверное, ей передалась его боль и его тоска — но в эту самую секунду он вдруг ощутил, как, осознав ужас и отчаяние любимого человека, она ищет его взгляда.

Он молчал, не в силах выдавить ни звука. Фагирра усмехнулся:

— Хорошо… Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Верно ли, что ваше имя — Эгерт Солль?

— Да, — механически произнесли его губы. По толпе пронёсся вздох.

— Верно ли, что вы прибыли из города Каваррена около года тому назад?

Эгерт увидел башни и флюгера, отразившиеся в воде весенней Кавы, вымытую дождём мостовую, лошадку под нарядным детским седлом, звонко хлопнувший ставень и смеющуюся мать с ладонью у глаз…

— Да, — ответил он отрешённо.

— Хорошо… Верно ли, что всё это время вы жили при университете, тесно общаясь с деканом и его дочерью, что она уже почти стала вашей женой?

Он наконец уступил молчаливым просьбам Тории и решился посмотреть на неё.

Она сидела, подавшись вперёд и не сводя с него глаз; Эгерт почувствовал, как, поймав его взгляд, она чуть расслабляется, и лицо её теплеет, и искусанные губы пытаются сложиться в улыбку. Ей радостно видеть его даже сейчас, на пороге предательства, и она спешит излить на него неистребленную пытками, почти материнскую, исступлённую нежность, ведь его тоже пытают, пытают, может быть, горше и больнее, на глазах всего города, на глазах любимой женщины, она понимает, каково ему, что с ним сейчас, что будет потом, она всё понимает…

Ему легче было бы пережить презрение, нежели сострадание. Он перевёл на Фагирру замутнённые, полные ненависти глаза:

— Да!

И в этот момент во взгляде Тории что-то дрогнуло. Солль снова встретился с ней глазами — и волосы зашевелились у него на голове, потому что он понял тоже.

Трясущаяся рука его легла на шрам. Единственный день. Единственный шанс. Не ошибиться в ответе…

— Верно ли, что в ночь накануне Мора вы находились в кабинете декана и видели всё, происходившее там?

Путь должен быть пройден до конца.

— Да, — сказал он в четвёртый раз. Палач почесал нос — ему было скучно; Фагирра победоносно улыбнулся:

— Верно ли, что магические действия декана и его дочери вызвали в городе Мор?

…Стальное лезвие распороло ему щёку, а заклятье переломило его жизнь. Он был самоуверен в то утро, весна выдалась холодная и затяжная, капли скатывались по стволам, будто кого-то оплакивая… Он не зажмурил глаза, когда шпага в руках Скитальца опустилась на его лицо, была боль, но страха не было даже тогда…

Он почувствовал, как шрам на щеке оживает, пульсирует, наливается огнём; всё ещё прижимая к нему ладонь, он глянул вниз — и встретился взглядом с прозрачными глазами без ресниц.

Скиталец стоял у стены, в толпе — и отдельно от всех. Среди множества любопытствующих, возбуждённых, хмурых и напряжённых лиц его длинное, прорезанное вертикальными морщинами лицо казалось бесстрастным, как навешенный на двери замок. «Когда первое в вашей душе обернётся последним… Когда на пять вопросов вы ответите „да“…»

Судьба ведёт его точно по намеченной ниточке.

Он вздрогнул, потому что в этот момент Тория тоже узнала Скитальца. Не оборачиваясь, Солль увидел, как распухшие губы её сначала неуверенно, а потом всё смелее и радостнее складываются в улыбку.

Улыбаясь, она идёт на ужасную смерть. Так вышло, что помилование для Солля прозвучит приговором Тории — она знает это и улыбается, потому что в её жизни было вечнозелёное дерево над могилой Первого Прорицателя, и те ночи, проведённые при свете камина, и была его клятва — сбросить шрам ради неё…

Первое в душе должно стать последним. Ради неё, ради выполнения своей же клятвы он отречётся и предаст, и подпишет приговор. Кто затянул этот узел?

Небо, он слишком долго медлит, уже волнуется зал и хмурится Фагирра, а палач — тот поглядывает с интересом, небрежно приспустив на пол мешок с клещами…

Он зажмурился, но воображению было плевать, открыты его глаза или нет, воображение услужливо подсунуло ему яркую до мелочей картину: камера пыток… В тело впиваются ремни, над Соллем деловито склоняется палач, невзрачный, в мешковатом балахоне, и в руках его клещи… Стиснутые зубы Эгерта разжимают огромным ножом, а клещи всё ближе, железный клюв открывается, будто предчувствуя трапезу, Солль судорожно пытается отвернуть голову, и где-то в темноте спокойный голос произносит: «За лжесвидетельство», и Эгерт чувствует холодный захват стали у корня языка…

Человек не может так бояться. Так боятся звери, попавшие в капкан, так боится скот, гонимый в ворота бойни… Эгерт чудом удержался на ногах.

Взгляд Фагирры лежал на нём, как могильный камень, взгляд Фагирры давил, хозяйничал в его душе, путая мысли. Пятый вопрос задан…

Он должен ответить сейчас, пока клещи ещё в мешке, пока смотрит Скиталец, знавший всё наперёд… Он ответит — и страх перестанет терзать его, не зря так болит, так пульсирует, так беспокоится шрам — будто живое существо, будто пиявка, много дней сосавшая чужую кровь и вот сейчас обречённая на погибель…

— Эгерт, — едва слышно донеслось со скамьи подсудимых. Возможно, Тория не произнесла его имени вслух, но, обернувшись, он понял, что она благословляет его на пятое «да».

…Огонь в камине, тёмные волосы на подушке… детский страх — и доверие, тоже детское… Высокое окно библиотеки… Мокрый голубь на дорожке… И солнце, солнце бьёт в окна… Корзинка в руках, зелёные луковые хвосты щекочут руку, и тёплая булка из её рук… Снова солнце. Отпечаток каблука в мягкой прогретой земле… Ладони на глазах, а солнце пробивается между пальцами… Пахнет мокрая трава, тает снег в волосах…

Тория тихонько скрипнула скамьёй:

— Эгерт…

Как она боится за него. Как она хочет, чтобы поскорее всё кончилось, чтобы он сказал, наконец…

Ему даже не придётся колебаться. Его страх и так сделает всё сам, и губы его просто не в состоянии сложиться в иное слово, нежели волшебное пятое «да». Его голосовые связки откажутся работать, пожелай он сойти с намеченного пути.

— Хватит, Солль! — Фагирра красноречиво переглянулся с палачом. — Последний раз повторяю вопрос: верно ли, что магические действия декана и его дочери вызвали в городе Мор?

Безгубый рот Скитальца чуть дрогнул. «Ошибиться легко, и ошибка дорого вам обойдётся… Раз в жизни бывает этот момент, и упустивший его лишается надежды навсегда».

Как много боли в этом зале. Как много боли помещается в маленьком теле Тории… И как болит шрам.

Тишина.

Он поднял глаза — два окна смотрели на него равнодушными глазами Скитальца.

— Не…

Страх его взревел. Он ревел и метался, раздирая горло, парализуя язык, выл и катался, как взбесившееся чудовище — весь его огромный, всепоглощающий, всепожирающий страх, давно свивший в Соллевой душе своё смрадное логово.