В зале сидело не более двадцати — двадцати пяти человек. Алек пожал плечами, привычно положил руки на края трибунки и начал:

— Первое в мире государство рабочих и крестьян существует. Рабочие всего мира с волнением и надеждой следят за борьбой молодой Советской Республики. Со всех сторон она окружена врагами…

Алек любил рассказывать о России, о ее прошлом, борьбе рабочих, о революции. Эти рассказы волновали австралийцев. Он всегда чувствовал, с каким напряженным интересом его слушают. И сейчас он ждал проявления этого интереса, ждал, когда протянутся невидимые нити между ним и людьми, сидящими в зале. Обычно он выбирал среди слушателей симпатичного ему человека и поглядывал на него в продолжение всего выступления. Так было легче говорить.

Сегодня он не нашел никого. Напрасно он останавливал взгляд то на одном, то на другом лице. На него старались не смотреть. Сидели, уставившись в пространство или обернувшись к соседу. Первые ряды оставались пустыми. Все устроились подальше от оратора. Алек обратил внимание на двух пожилых, тихо переговаривающихся мужчин. Один из них, с тонким худощавым лицом, близко поставленными черными глазами и седыми волосами, казался знакомым. Где-то Алек видел его раньше.

Второй — толстый, круглый, как шар, — все время крутил большими пальцами сомкнутых рук. Он отвлекал внимание, раздражал Алека.

Неясная тревога закралась к нему в душу. В чем дело? Отчего так странно ведут себя рабочие? Такого еще не случалось. Он оглянулся, ища среди слушателей Лесли. Его не было. Эмерсон куда-то исчез.

Алек продолжал говорить, но теперь он непроизвольно следил за поведением людей. Он заметил, что они часто оборачиваются к дверям. Почему? Ждут кого-нибудь. Лесли сказал, что больше никого не будет.

Алек уже рассказывал про интервенцию. В этом месте всегда раздавались возмущенные возгласы, едкие замечания…

«Ну, ну, — мысленно обратился он к слушателям, — да скажите же что-нибудь! Каково ваше мнение? Что вы думаете?»

Он обвел зал глазами. В рядах — тишина. Ни одного вопроса, ни одного гневного слова. Он услышал какой-то шум или, может быть, даже не услышал, а почувствовал его, и тотчас же все повернули головы к дверям. Они распахнулись, и в зал быстрыми шагами вошли несколько полицейских.

Алек прервал свою речь на полуслове. Два полицейских подошли к нему, стали рядом.

— Именем закона вы арестованы, Лонг, — сказал полисмен чином постарше. — Руки!

Алек вытянул руки вперед, щелкнули наручники.

— Товарищи! — крикнул Алек. — Ведь мы же не на воскресном митинге на улице! В чем дело? Беззаконие!

В зале никто не пошевелился. Алек увидел, как улыбается седовласый, обнажив желтые длинные зубы.

— Замолчите и следуйте за мной, — приказал полицейский. — Там разберутся, беззаконие это или закон. Идем.

Он подтолкнул Алека к выходу. Они прошли на улицу мимо молчавших людей. Мелькнул Лесли и тотчас же скрылся в доме.

«Так вот чего они ждали, — подумал Алек, глядя на выходивших из Виктория-холл рабочих. — Неужели знали? Не может быть…»

Все остальное было знакомым. И «черная Мери», ждавшая у входа, и тюрьма «Бога Род», и даже надзиратель, который проводил Алека в камеру.

— Вот ты опять приехал к нам в гости, — сказал ему тюремщик. — Теперь скоро не выберешься. Я-то уж знаю. Бери свой гамак.

Надзиратель швырнул ему брезентовый сверток. Оставшись один, Алек попытался последовательно обдумать все случившееся с ним сегодня. За что его арестовали? Он не выступал на улице, не говорил ничего такого, за что можно было бы посадить человека в тюрьму, все происходило в закрытом помещении… Непонятно. Какое-то недоразумение. Вероятно, его выпустят завтра.

Но снова мысли вернулись к выступлению в Виктория-холл. Перед ним проплывали лица рабочих, мрачные, неулыбчивые, неспокойные глаза Лесли Эмерсона и те двое — седой и толстяк, вращающий большими пальцами… Где же он видел того, худого? Он напряг память и неожиданно вспомнил.

…Судили Артема за организацию митинга без разрешения. В суде публика вела себя бурно, и вот этот седой, вскочив со скамейки, орал тогда:

— Вон социалистов! Запретить их партию!

Дело чуть не кончилось дракой. Зачем он пришел в Виктория-холл? Послушать ненавистного ему социалиста?

Нет, что-то тут не так. Алек еще не мог понять, что именно «не так», но уже чувствовал опасность. Тревожные мысли не оставляли его. Он ворочался в своем гамаке и долго не мог заснуть.

Не дождавшись Алека к ночи, Айна забеспокоилась. Муж никогда не задерживался так поздно, не предупредив ее. Значит, с ним что-то случилось. Как быть? Ночь. Спросить не у кого. Придется ждать до утра. Айна так и не сомкнула глаз. Утром она позвонила Уайту в социалистическую партию.

— Не вернулся домой? — услышала она обеспокоенный голос. — Очень странно. Но вы не волнуйтесь. Я постараюсь все выяснить и позвоню вам. Думаю, ничего страшного.

Целый день Айна не находила себе места. Ждала звонка от Уайта. Тревога ее росла. Что с Алеком? Где он? Она позвонила в магазин и сказала, что не придет, плохо себя чувствует. Хозяин недовольно спросил:

— Надеюсь, что вы скоро поправитесь? За сегодняшний день придется удержать с вас жалованье.

А Уайт все не звонил. Только когда начало смеркаться и вернулся с работы отец, раздался долгожданный звонок. Айна бросилась к телефону.

— Это вы, миссис Лонг? Ради бога, не волнуйтесь. Алек жив и здоров, — как-то неуверенно сказал Уайт, и сразу сердце ее забилось сильнее в предчувствии чего-то плохого. — Вы меня слушаете? По совершенно непонятным причинам Алек вчера арестован во время выступления в Виктория-холл. Да, да, вы правильно поняли, арестован.

— За что же? — упавшим голосом спросила Айна. — Ведь он выступал не в первый раз.

— Мы сами не можем понять. Нам с трудом удалось получить даже эти сведения. Его увезли в «Бога Род». Я очень прошу вас держаться спокойно, миссис Лонг. Мы все узнаем, а если потребуется, сделаем запрос в парламент.

Уайт положил трубку, а Айна в изнеможении опустилась на стул. Слова партийного секретаря встревожили ее еще больше.

— Ну что с Алеком? Удалось им узнать, почему он не пришел? — спросил Эдгар Янович, кладя руку на плечо дочери.

— Его арестовали, папа.

— Арестовали? Рассказывай все подробно.

— Я не хочу утешать тебя, — сказал Эдгар Янович, выслушав дочь и потирая переносицу. — Дело нехорошее и непонятное. Ты должна быть мужественной и подготовиться к худшему.

— К худшему? К чему же, папа? — испуганно спросила Айна. — Что может с ним случиться?

— Не знаю. Когда ты чего-то не понимаешь, всегда кажется, что можно ждать всего. Ну, не унывай. Ты всегда была