— Йес, сэр!

— Тогда подъем! Тебя объявляют. Встретить тебя на обратном пути я уже не рассчитываю. О старом Пите вспоминают только тогда, когда в нем нужда имеется! Эту газету ты возьми с собой — считай, мой тебе презент. А Фрэнки позвони. И Кэт! Кэт не забудь привет от меня! — И когда Турецкий, неловко обняв человека-гору, сошел в трубу, ведущую к люку самолета, Реддвей крикнул вдогонку по-русски: — Александр! Ты там все-таки обдумай мое предложение! Я знаю, за ним будущее!

— Да, Пит, — остановился и замахал рукой Турецкий, — но мы-то уже не будем молодыми!

От него отшатнулись пассажиры, следующие на посадку. А одна пожилая дама в чудовищной шляпке с торчащими в разные стороны перьями, брезгливо прошептала своей более молодой спутнице:

— От этих «новых русских», говорят, совсем скоро не будет никому покоя! А ты что скажешь? — Ее английский был таким же страшным, как ее шляпка.

— Это ты очень правильно заметил! — захохотал в трубу Питер Реддвей, окончательно оглушив улетающих в Америку.

(Эпилог)

Небо над Атлантикой было чистым, как безгрешные мысли старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры России старшего советника юстиции. Но если карта легла правильно, а банкомет не лукавит, быть «важняку» в конце партии государственным советником юстиции… пока третьего класса. А там посмотрим!

Итак, самолет летел, а Турецкий, прихлебывая виски «Бурбон», естественно: в Америке жить — по-американски… пить! — размышлял над последними событиями, выстраивая, и не без труда, линию дальнейшего своего поведения.

Конечно, убийство киллера разом снимало многие вопросы, но и лишало вояж Турецкого козырного туза. Просить, требовать выдачи убийцы теперь, конечно, смешно. Так бы фиг они его вообще выдали! А теперь какой разговор? Он к нам и отношения-то не имеет никакого! Ах, паспорт? А вы экспертов спросите: скажут — великолепная липа. Как вы там в свое время говорили про вашу Одессу? Что весь лучший французский парфюм производится в Одессе на Малой Арнаутской, да? Вот и крой их после этого…

Значит, остается старый друг и коллега по «Пятому уровню» неутомимый Джек Фрэнки, который уже, надо честно признаться, не раз выручал Турецкого в ситуациях, когда надо было залезть в некоторые секретные файлы спецслужб. Не нанося при этом урона звездно-полосатому отечеству.

Генерал Коптев сказал Меркулову о Джеймсе Петри лишь то немногое, что мог. Но это было похоже на некую официальную характеристику — с такого-то года по такой-то год… характер общительный, нордический… А нужна фактура. Следствие интересует не факт гибели высокопоставленного дипломата, бывшего разведчика, а причина этой гибели. Нужны они будут, вероятно, и американскому правосудию. Оно же не любит бросать репутацию своих граждан на произвол судьбы! Вот в этой связи и надо, чтобы Джек тоже постарался. Вопрос номер один.

Только имея на руках точную, но неопасную информацию, Турецкий мог отправиться вместе с сопроводительным письмом «мистера Костьи» в величественное здание министерства юстиции Соединенных Штатов в Вашингтоне к совершенно неподражаемой министерше и генпрокурорше мисс Джеми Эванс.

Вообще— то он немного рисковал, конечно. А дело было в том, что минувшим летом ему пришлось провести в Нью-Йорке довольно рискованную операцию по захвату и вывозу в родную Бутырскую тюрягу крупного российского мафиози Евсея Беляка[2]. Александру активно помогала в этом вопросе дорогая боевая подруга Кэт Вильсон, которой поневоле пришлось нарушить некоторые пункты служебной инструкции. Но что не сделаешь для Алекса, к которому офицер криминальной полиции Нью-Йорка, более того, ее начальник, и в самом деле была неравнодушна!

Действия «опасного русского», бесцеремонно нарушившего сомнительный покой обосновавшихся в Штатах российских бандитов, а также без заметного почтения относящегося к американским законам, защищающим многочисленные гражданские свободы, в том числе и никому не нужные, вызвали целую цепочку негативных восприятий, закончившуюся тем, что ФБР объявило его в розыск. Но опоздало. Зачем же тогда была Кэт? И Турецкий благополучно покинул становящийся негостеприимным Нью-Йорк вместе с бандитом Беляком, взятым в наручники.

Естественно, перед вылетом в Штаты Турецкий созвонился с Кэт и постарался выяснить для себя возможные перспективы: ищейки из ФБР наденут на него наручники сразу на трапе самолета или дадут сперва возможность обнять одного смуглокожего и темноглазого офицера? Кэт, хохоча, объяснила, что, к вящему огорчению известных ищеек, дело против Турецкого прекращено, а сами они были вынуждены испить положенную им чашу позора. Правда, не очень глубокую, даже, можно сказать, мелкую. Это чтоб они, говоря языком Алекса, на будущее не затаили хамства в душе. Так что дело в шляпе, можно лететь совершенно спокойно. А потом ведь и офицер Вильсон на что-то еще пригодна, не так ли? Она встретит сама, и пусть кто-то попробует вырвать из ее крепких объятий любимого коллегу по самому высокому «Пятому уровню».

«Ах, черт возьми, — чесал макушку Турецкий, — ищите женщину, господа! Куда мы все без нее!..»

Но это эмоции. Главное же заключалось в том, что Александр Борисович очень надеялся, что ему удастся собрать до кучи и Заславского, и Вышковского, и Кристича, и, возможно, Крокусов, и других, на кого покажут пальцами эти славные люди, чтобы вместе с ними обсудить открыто, с документами в руках, историю гибели их коллег. Они должны подтвердить официально подлинность мемуаров — той части, где не фигурирует имя одной любвеобильной девочки, они могли бы прояснить картину и с секретной перепиской Михайлова с Центральным разведывательным управлением Соединенных Штатов. С точки зрения высших интересов государственной политики, может, ничего порочащего тут и нет, но существует ведь и общественное мнение, которое и по сей день, фигурально выражаясь, «не подает руки» тем, кто был замечен в сотрудничестве, к примеру, с комиссией сенатора Маккарти или с ведомством Джона Эдгара Гувера. Этические соображения в правовых государствах значат, как правило, гораздо больше, нежели в тех, что находятся в начале пути от развитого социализма к дикому капитализму. И значит, имеется надежда, что вопли погибших достигнут ушей ныне живущих.

Турецкий не считал себя кровожадным человеком, но ему очень хотелось увидеть поверженной, низринутой в пыль у ног личность гада, не имеющего никакого отношения к благородному классу рептилий. Это вторая задача.

В этой связи, разумеется, придется, конечно, обращаться в ФБР, где находятся в архиве, если не уничтожены, следственные материалы об убийствах Бруткова и Красновского. И если подойти к делу разумно, то никакие аргументы о работе Красновского в секретной лаборатории Романа Штейна не пройдут: об этом и речи нет в тех фрагментах мемуаров, оригинал которых и копии везет с собой в сумке Турецкий. А на нет — какие еще вопросы? Никто также не будет вспоминать и женщину, послужившую в определенной степени причиной разрыва между двумя учеными, после которого каждый, как мог, проторил свой собственный путь в вечность. Женщина? Какая женщина? Ее роли в этой истории не коснется ни одно наглое стило борзописца…