— А ведь он прав, Костя, — вклинился Грязнов. — Они же не стреляли, не угрожали явно. Хотя и не постеснялись бы, если б поступила команда. И вы знаете, братцы, я их, пожалуй, не виню: они ведь иначе уже и не могут…

— Мне тоже приходила эта мысль в голову, — сказал Меркулов. — Однако я отгонял ее как… слишком уж примитивную… Но меня заботило оружие, вот что…

— А пистолет, Дима? Ты же в курсе, что нам помог в этом смысле ваш Богаткин? Нас бы вы наверняка не допустили в свои катакомбы. Что случилось?

— Я в курсе. Богаткин получил санкцию.

— Он в нашей бригаде и, как один из ее руководителей, обладает полнотой информации по делу. Ну за исключением… ты понимаешь? Но то не по нашей инициативе. Наумов, по сути, сам определил рамки.

— Я думаю, что руководству полковника Богаткина этого будет вполне достаточно. Лишнее доказательство в пользу плодотворной совместной работы — на будущее. Что же касается собственно пистолета, предназначенного, как тебе известно, для спецподразделений, то по этому поводу я мог бы рассказать тебе старую байку про вора в собственном доме. Но она длинная, а ты, полагаю, хорошо ее знаешь. Что поделаешь, Костя, ведем расследование. Но я должен констатировать, что проделано было в высшей степени профессионально: одним ударом — две фигуры с доски. И с концами. Вы сумели вычислить — честь, как говорится, и хвала. Попробуйте достать. Наши партнеры — там — категорически открещиваются, считая, что убийство организовано по нашей инициативе. Мол, объекты ни до чего не договорились, вот и… Но мы не можем выходить по этому поводу на официальный уровень, а вы можете. Ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — тяжко вздохнул Костя. — А между прочим, воры в собственном доме появляются, Дима, как подсказывает мне моя практика, тогда, когда в доме кончается порядок. Исчезает вера в свой дом.

— И во все его составляющие, как-то: уважение, любовь к ближнему своему, честность, трудолюбие…

— Можешь перечислить без зазрения совести все положенные заповеди — и ни в чем не ошибешься. Но я о другом. Значит, совсем плохи наши дела, Дима?

— Ты про вообще или только про свои? — хитро ушел от прямого ответа Коптев.

— Да и те, и другие, — отмахнулся Меркулов.

— Я не пессимист, ты знаешь, но и для оптимизма почвы никакой тоже не вижу. У меня, Костя, порой возникает ощущение, что мы попали в ловушку собственных амбиций. На определенном этапе мы почему-то уверили себя, что если когда-то к нам потянулись люди, приветствующие наши идеи, то они просто обязаны также и принять наш образ жизни. И тут происходила главная нестыковка. Возвышенные идеи, повторяющие все те же заповеди Христовы, и методы их воплощения оказались неадекватны.

— Так ведь и Христос объявил, что пришел с мечом, между прочим.

— А чем сознание революционных масс сильно отличается от образа мышления насильственно обращаемых в христианство язычников? Но мое сравнение проще. Мы были грозной стаей, и нас побаивались. А их стая оказалась мудрее: она нас разложила, причем не всех сразу, а каждого в отдельности, обещая и предлагая конкретику, а не абстракцию. И уже дело дошло до того, что скоро нам будут просто разрешать жить в общем лесу. Но уже по законам их стаи.

— Общая перспектива мне ясна. А частная, с ней как?

— Вот скажи, Меркулов, сто лет тебя знаю, а про одно не в курсе. Ты когда-нибудь в порочащих тебя связях с дамами был замечен или нет? Адюльтер там и прочее.

— Побойся Бога!

— Так поверишь ли мне, если «я тебе скажу, что для многих политиков и прочих наших деятелей высшего ранга это обстоятельство является, по сути, единственным на сегодняшний день оправдательным документом!

— Дима, к чему мы пришли?

— К честной пенсии, Костя.

Закончив свой рассказ, Меркулов как-то поник, но постепенно, с каждым живительным глотком к нему стало возвращаться обычное чуточку скептическое отношение ко всему окружающему.

Он поглядывал на соревнующихся в хохмачестве своих друзей, смеялся их несколько грубоватым шуткам и вдруг снова стал серьезен:

— А ведь тебе, Саня, придется слетать в Штаты. А по дороге присесть в Мюнхене. Чувствуешь зачем?

— Так у него ж еще не пошит генеральский мундир, Костя, — вмешался Грязнов. — А мой, я уже примеривал на глаз, ему не подойдет. Худой, но длинный, а я — наоборот, красивый и крупный. Верно?

— Я так соскучился, Костя, по Штатам. Я так давно там не был. Более месяца, представляешь?

— Балаган какой-то, — пробурчал Меркулов. — Давайте дальше, что у вас там в меню на очереди?

— А когда, Костя? — жалобно спросил Турецкий. — Только с Иркой наладилось…

— Газету обещали в воскресенье? Вот в понедельник и лети. Чего зря тянуть? А Грязнов со своим новым дружком тут и без тебя справятся. Туда — обратно, недели хватит. Ну десять дней.

— А генеральный возражать не станет? Скажет еще: чего это он зачастил? Разлетался?…

— Боюсь, ему скоро не до тебя будет. — И, увидев, как вмиг вспыхнули от наивного любопытства глаза застольщиков, строго постучал пальцем по столу: — Все! Тема закрыта…

Зная, что старина Пит терпеть не может всякие незапланированные и потому обременительные путешествия, Турецкий выбрал рейс с промежуточной посадкой в Мюнхене. Такой полет предлагала шведская авиакомпания «Скандинавиан эрлайн» — САС по-русски. Что же касается Питера, то уж как-нибудь эта толстая задница оторвется от любимого кресла, напоминающего средних размеров диван, в своем офисе в Гармиш-Партенкирхене и соизволит приехать в аэропорт для краткого свидания с бывшим любимым заместителем! В это, во всяком случае, хотелось верить. Хотя было заметно, что со временем Питер Реддвей все больше становится похожим на знаменитого Ниро Вульфа, придуманного не менее замечательным Рексом Стаутом. Питер тоже предпочитал думать, а не бегать. И в этом, как и в умении вкусно и много пожрать, у реального и выдуманного героев была масса общего.

Объявили часовую посадку, и Турецкий, помахивая вполне приличным целлофановым пакетом с изображением восстановленного храма Христа Спасителя, быстро направился по длинной, присосавшейся к люку самолета гофрированной трубе.

Старину Пита он увидел в дальнем ее проеме. Он перекрывал своей значительной фигурой если не две трети, то уж точно половину прохода.

— О-о! — разнеслось по трубе его приветствие сродни крику слона-самца в вечереющих джунглях, когда звуки разносятся особенно далеко и звонко.

Через несколько минут бодрый Питер и слегка помятый Александр сидели за угловым ресторанным столиком, накрытым соответственно вкусам хозяина. Сам же Реддвей с вожделением вынимал и рассматривал обязательные московские дары, слушая объяснения дарителя.

— Водка называется, Пит, «Мэрская» — от слова «мэр», а не «мэрзость», запомни. Обычно такого рода звукосочетания особенно согревают души холуев: вроде и угождают начальнику, а сами — кукиш в кармане держат, понимаешь? Но человек, изображенный на картинке, вполне может стать нашим следующим президентом, и тогда этой бутыли цены не будет.