Нет места и не будет. О встречах двух людей – в эсэсовской и гестаповской форме – никто не должен знать, подозревать даже. Только накоротке, только «случайно».

И все, что накопилось у Саида, останется при нем.

А с Надие они могут встречаться. Могут говорить, спорить долго, до полуночи.

Она ждет его. В своей маленькой комнате со старой тахтой и угасшим столетие назад камином. Ждет затихшая.

Надие изменилась за эти несколько недель. Вернее, за последнюю неделю. Стала еще печальнее, еще бледнее. Кажется, что она больна. И недуг серьезный. Гасит силы, душит медленно, не отступая ни на мгновение. Когда Саид входит, она спрашивает: «Ты один?»

«Долго стоит у двери и слушает. Ждет чужих шагов.

Вот и сейчас впустила Саида и зашептала:

– Один?

Да, конечно. Разве он приведет кого-нибудь в эту маленькую комнатку, согретую ее присутствием и ее словами?

За окном все такой же серый день – когда-нибудь в Берлине будет солнечно? Цедится через тюль сумеречный свет. И в комнате Надие полумрак.

Саид подошел к окну, чтобы отдернуть занавес. Надие остановила его:

– Не надо. Так спокойнее.

Ей нужен был покой. Она искала его все время.

– У тебя здесь тишина, – сказал он с теплотой и сочувствием. – Тишина…

Обнял Надие за плечи и усадил на тахту. Утонул вместе с ней в старых податливых пружинах. Надие машинально привычным движением уцепилась пальцами за ткань накидки и стала ее теребить.

– Ничего не слышно? Там? – спросила она, оберегая губы от его поцелуев.

– Нет… Все хорошо.

И чтобы успокоить ее совсем, нет, чтобы порадоваться вместе с ней, Саид стал рассказывать о банкете в «Адлоне», умалчивая, конечно, про Берга. Хвалил Надие. Бумага, что передала она, оказалась полезной ему, кстати, он возвращает ее с благодарностью. Ни в одном списке нет Исламбека, значит, он остается в Берлине, остается с ней. Это была полуправда, даже неправда. И Надие понимала все.

– Тебе нужно бояться меня, – заключила она в конце его длинной, сбивчивой, взволнованной речи.

Саид сжал ее в своих руках. Посмотрел в большие, очень грустные глаза:

– Я не боюсь…

Она помолчала, не отрывая взгляда от Саида.

– И все-таки тебе нужно бояться меня… Не переубеждай. Я не требую ничего.

Как хотелось ему открыться перед Надие. Предстать тем, кем он был на самом деле. Без грима словесного, без маскарадных одеяний. И открыться не для того, чтобы дать себе отдых, прервать игру, тяжелую, утомительную. Не для откровения, поднимающего его в глазах близкого человека. А для успокоения Надие. Она обрела бы уверенность, увидела цель, во имя которой следовало бы жить.

Когда неделю назад в парке они решали задачу, как добыть тайну Ольшера, Саид сказал:

– Это опасно.

– Не останавливай меня, – ответила Надие.

– И все-таки опасно.

– Не мешай мне быть мужественной.

Мужество представлялось ей только шагом, смелым шагом, может, единственным. Теперь он совершен, и мужество покинуло Надие. Следующий шаг – терпение, ожидание – оказался ей не под силу.

Словами он пытался внушить ей уверенность:

– Скоро, очень скоро мир станет другим… Пойми, Надие. Ты вернешься к своему морю…

Она не слушала. Море уходило от нее все дальше и дальше. Таяло в тумане.

– Азиза нет, – вспомнила она почему-то эсэсманна.

– Попал под машину, – уточнил Саид. – Судьба вовремя прервала дорожку.

– Его убили.

– Кому он нужен?

– Его убили, – с дрожью в голосе повторил Надие. – Убили, как убивают всех… Как убьют меня… и тебя.

– Ну что ты говоришь?! Почему нас должны убить?

– Не знаю… Просто убьют… Мир изменится, ты говоришь, а разве без смерти что-нибудь меняется?

Он пустился в объяснения. В нем жила радость, с таким трудом завоеванная, и он хотел заразить этой радостью чужую душу.

– Пусть умирают те, кто сделал мир плохим, отнял счастье у людей.

Нет, ее не интересовали отвлеченные идеи. Она снова не слушалась Саида:

– Скажи, это мужество – мстить?

Саид задумался. Ему не приходилось мстить. Никому. Бороться, драться – да. Защищать что-то. А мстить?

– Врагу? – спросил он, раздумывая.

– Может быть.

– Ты не уверена? – удивился Саид.

– Я должна знать, мужество ли это. Не спрашивай ни о чем другом.

– Мужество.

Она вдруг прижалась к Саиду. Вся вздрагивающая. Зашептала:

– Я убила Азиза.

Саид отшатнулся. Не потому, что признание поразило его, хотя оно могло привести в изумление, даже в ужас любого человека. Он не поверил Надие:

– Не смей так говорить.

– Я!

Он зажал ей рот. Боялся, что Надие закричит.

– Ты не могла это сделать.

– Я послала его туда… На шоссе…

Возражения, доводы, которыми второпях осыпал Надие Саид, как и все, что он сегодня говорил, не коснулось ее. Она жила своими чувствами. Взгляд метался между узкой полоской света в окне и темным, утонувшим в синеве углом.

«Пусть лучше грусть. Спокойная грусть, – думал Саид. – Она вызывает светлое желание утешить. Манит тайной. А страх и отчаяние пугают. Кажется, выпусти из рук охваченное страхом сердце, и оно погибнет тут же». Его ладони переплелись за плечами Надие. Он прижимал ее к себе. Все сильнее и сильнее, пока не стихла дрожь в ней и, успокоенная, она не замерла.

– Ты можешь слушать меня? Понимать?

– Да.

– Ты можешь любить?

– Зачем?

– Разве об этом спрашивают? – ему почудилось, что она пытается вырваться из его рук. – Отвечай!

– Люби живых…

– Что ты говоришь опять?!

– Мне вспомнились слова, – объяснила Надие. – Эти странные слова, сказанные кем-то… Ах, да… Но они правильные слова…

– Мы – живые! – жестко произнес Саид. – Живые… И я люблю тебя.

Он мог целовать ее, мог терзать ее своими жадными губами. Надие по-прежнему смотрела ему в глаза с какой-то печальной обреченностью. И он не поцеловал.

Блекло маленькое окно в комнате Надие. Уходил день.

Когда совсем смеркалось, и руки Саида расковались, освободили Надие, она вдруг ощутила одиночество.

– Ты будешь помнить меня?

Она спрашивала о чувстве.