масла, форсировала непреодолимые потоки и взбиралась на неприступные утесы. Механик из Андерсона поведал нам, что машина наша страдает сотней всевозможных недугов, после чего мы рассмеялись ему в лицо. На следующий день к ужину мы будем в Монтгомери. Мы даже подумали послать вперед телеграмму, дабы наше внезапное появление не вызвало у родителей Зельды опасного для здоровья шока, но потом решили не делать этого: слишком уж долго мы хранили свою тайну, жалко было теперь ею поступиться.

Кончина Сампсона на границе с Джорджией была воспринята как комическое происшествие, ведь старина Лазарь продолжал мужественно нести вахту на заднем левом колесе – последняя уцелевшая шина из пяти, с которыми мы выехали из Вестпорта, – стойкий Лазарь с его проплешинами и порезами. Санта-Клаус, Геркулес, Сампсон, а также шина, которую мы оставили мистеру Бибелику из Филадельфии на изготовление жевательной резинки, уже отбыли в каучуковый рай, где нет под ногами ни стекла, ни гвоздей и колесо запасным пребывает вовеки.

По длинному чугунному мосту мы пересекли границу Джорджии и дружно издали победный клич, ибо Джорджия – штат, соседний с Алабамой, и Зельда часто ездила на машине из Монтгомери в Коламбус и Атланту на футбольные матчи. Песчаные дороги приобрели райский оттенок, деревья дружелюбно поблескивали в свете солнца, негры, поющие в полях, казались родными неграми. Как только мы въезжали в очередной городок, Зельда с энтузиазмом заявляла, что знает десяток местных молодых людей, вот только не может припомнить их имена. Несколько раз она даже заходила в местные придорожные аптеки и, таясь, листала адресные книги в поисках былых поклонников, некогда танцевавших до зари в Севани, Техе или Университете Алабамы, однако за долгие месяцы всех их бесследно смыло, осталась лишь дюжина разрозненных имен и несколько смутных воспоминаний.

Мы приблизились к Афинам, где находится Университет Джорджии. Если бы в этот момент машина наша непоправимо сломалась, мы бы скорее согласились, чтобы Самоходную Развалюху притащили в Монтгомери на гужевой тяге, нежели явились бы туда без нее. Нам осталось проехать двести пятьдесят миль, и мы решили переночевать в Афинах, встать до рассвета и проделать весь этот путь за один день. Нам еще ни разу не удавалось проехать двести пятьдесят миль за один день – но дороги здесь были прямые и гладкие, и это внушало надежду, что мы будем двигаться быстрее, чем в Каролинах.

В отеле нам дали специальный номер для коммивояжеров – огромное помещение со столами для выкладки образцов и деловитой атмосферой; вокруг витали приятные призраки ленивой южной коммерции. Мы смотрели, как по улицам, темным и благовонным, ходят девушки в хрустких муслиновых платьях, слишком сильно нарумяненные, но добронравные и тихоголосые – и чем-то привлекательные под теплой южной луной. Ежевечерний открыточный раунд показался здесь неуместным – нас снова окружала жизнь и обволакивала атмосфера, с которыми мы так сроднились в Монтгомери два года тому назад. Я увидел в газетном киоске выпуски «Старого Короля Брейди» и «Юного Уайлда Веста[453]»[454] и купил полдюжины. Мы до девяти вечера читали их в постели, а потом, памятуя свои планы на следующий день, погасили свет.

В четыре утра телефон взорвался воплями, и мы проснулись в радостном возбуждении, присущем рождественским утрам. Оделись в сонном тумане и побрели вниз завтракать – но никакого завтрака не было! Сонный ночной портье с укором наблюдал, как мы тащим через вестибюль наши чемоданы. Заспанный сторож раззевался и что-то забормотал, когда я вошел в мастерскую напротив, – ее озарял одинокий синий огонек. А потом мы плюхнулись на промятые кожаные сиденья, успевшие уже сделаться такими привычными, и помчались по отступающей тьме в сторону Атланты.

Проснувшись чуть более чем наполовину, мы смотрели, как от деревушки к деревушке созревает утро. В одном месте развозили молоко, в другом сонная хозяйка трясла что-то – возможно, ребенка – на заднем крыльце. А потом целый час мы одну за другой обгоняли стайки негров, которые с песнями шагали в сторону хлопковых полей и жарких часов тяжелой работы.

Вскоре после восьми показался военный лагерь Гордон, где я когда-то в течение двух студеных месяцев учил деревенских парней из Висконсина основам «взвод, направо!»; а потом улыбчивая Персиковая улица приветствовала нас сотнями особняков зажиточной Атланты, окруженных яркими рощицами сосен и пальм.

Мы остановились позавтракать в маленьком кафе, а потом вновь вымахнули на дорогу и в упоении восторга обогнали по убитой пыли какую-то колымагу. А почему нет? К вечеру за спиной у нас останется тысяча двести миль – то есть мы пересечем от берега до берега всю великую державу, а Самоходная Развалюха утрет носы всем механикам христианского мира. Мы так возгордились своими достижениями, что, когда заправщик, с густым южным выговором, уставился на наши коннектикутские номера, мы наврали ему, что до Коннектикута пять тысяч миль и мы проехали это расстояние за три дня.

И расхваливали мы в своих беседах не только друг дружку, но еще и Самоходную Развалюху.

– Помнишь, как она взбиралась на горы в Каролине?

– А как переезжала потоки грязи, где застревали другие машины?

– А как неслась по дороге около Шарлотта?

– По-моему, это просто замечательная машинка. Конечно, не без недостатков, зато какая мощная!

– Добрый старый «экспенсо»!

К полудню мы добрались до Вест-Пойнта, который, вопреки расхожему мнению, вовсе не военная академия, а просто городок, отделяющий Джорджию от Алабамы.[455] Мы пересекли мост и оказались на землях Зельдиного родного штата, колыбели Конфедерации, подлинного сердца старого Юга, в краю нашей мечты, у нашей цели. Правда, к этому моменту возбуждение наше было уже столь безмерно, что мы не в состоянии были вычленить восторг от своего положения в пространстве из вихря других столь же сильных эмоций.

День принес жару. Дорога вилась по песчаным болотам, полным влажных испарений, и среди зарослей тилландсии, где духота стояла, как в оранжерее. Мы остановились заправиться в Опелике. Отсюда было рукой подать до Оберна, где находился Политехнический институт Алабамы. Здесь прошли самые веселые дни Зельдиной юности, ибо Оберн традиционно считался вотчиной Монтгомери, тогда как его коллега, Университет, – вотчиной Бирмингема. Оберн! Сколько раз мой душевный покой нарушали торопливые письма с известием, что она отправляется в Оберн – на танцы, смотреть футбольный матч или просто провести денек!

Мы миновали Таскиги, а дневной жар тем временем уносило с земли, будто дым. В Таскиги мы оставили нечто за спиной. В тот момент мы не знали, что именно, и так оно было лучше. На безмятежной улице тихого городка мы