Дитя, которое Амалия носила под сердцем, тоже вызывало у нее удивление. Она боялась, что последняя встреча с Робертом могла причинить ему вред, но все обошлось. Видимо, природа предусмотрела и этот случай.

Амалия ждала рождения ребенка, готовилась к этому таинству природы, мечтала, что появится живое существо, плод любви и греха, которое хочется обожать, с которым можно будет играть, из которого вырастет настоящий человек. Возможно, как Опостин или Мари-Ида у Франсис.

«Роберт не возражал против того, чтобы стать отцом, — думала Амалия. — При других обстоятельствах лучшего отца и не придумаешь. Возможно, потом ему как ближайшему родственнику захочется принять участие в воспитании ребенка. Но мальчику или девочке отец нужен постоянно».

Амалии вспомнились вдруг в безотчетном порыве сказанные Робертом слова: «Я — твоя главная опасность, и я приношу тебе одни несчастья».

Было бы лучше не думать о нем и не лить понапрасну слезы. Жюльен — другое дело: все только этого и ждут, а кроме того, он заслужил сочувствие и сострадание.

Во время одной из прогулок, когда ее путь пролегал мимо грязных постоялых дворов и трущоб, в которых жили аборигены острова, она вдруг увидела Патрика Дая. Амалия не могла с уверенностью сказать, что это был именно он, поскольку видела его мельком. Он стоял на пороге пивной и разговаривал с лысоватым небритым мужчиной с брюшком, на котором всей одежды только и было, что вылинявшая нижняя рубаха красного цвета с пятнами пота под мышками да рваные штаны, висящие на одной лямке. Надсмотрщик выглядел не лучше, только на голове у него красовалась мятая, захватанная грязными руками шляпа с лентой, украшенной ракушками. Патрик, если это был он, заметив Амалию, ретировался в пивную, но еще несколько минут, пока она ехала мимо, Амалию не покидало ощущение пристального взгляда в спину. К вечеру ее предположение переросло в убеждение, за ужином она поведала Мами о случайной встрече с надсмотрщиком.

— Думаю, ma cherie Амалия, ты ошиблась, — покачала головой свекровь. — Если бы ты действительно видела Патрика Дая, то он наверняка был бы уже здесь. Ну, подумай сама, зачем ему приезжать на остров, если не посоветоваться с нами о делах плантации? Надсмотрщики не совершают увеселительных прогулок.

— Вероятно, вы правы, но тот человек был так похож на него. Зачем только этот маскарад?

— Он узнал тебя? — спросила Мами.

Амалия нерешительно пожала плечами:

— По-моему, постарался исчезнуть, чтобы не встретиться.

— Уверена, что тебе показалось. Безусловно, это был какой-нибудь рыбак, — сказала Мами. — Мне говорили, что некоторые из них смахивают на разбойников, которые много лет назад бежали сюда, скрываясь от правосудия. Они ненавидят приезжих, потому что боятся разоблачения.

— Последние пираты, — улыбнулась Амалия. — Правда, человек, которого я видела, для флибустьера слишком молод.

— Есть и другие преступления, проступки, слабости, из-за которых человек вынужден скрываться, — вздохнула Мами сокрушенно.

— Да, конечно, — кивнула Амалия, думая, как уйти от этой скользкой темы.

Они ели устриц под шпинатовым соусом, испеченных в раковинах на слое раскаленной соли. Ранним утром их собирали вблизи острова и доставляли свежими на местный рынок. Они просто таяли во рту. Потом подали жареных цыплят, и завершился ужин запеканкой под карамельным соусом, в который для аромата добавили немного бренди. Разговаривая о том о сем, Мами дождалась конца ужина и только за кофе вернулась к прежней теме:

— Мне кажется, ты недолюбливаешь нашего надсмотрщика, cherie.

— Терпеть не могу! — взглянула на нее Амалия удивленно.

— Я отношу таких людей к разряду червей, — сказала старая леди с несвойственной ей откровенностью, — зерно и настроение портят, но не опасны. Как ты думаешь?

— Не знаю, — ответила Амалия, раздумывая. — По-моему, грубый, наглый, самодовольный подлец… Таким людям нельзя доверять.

— Ты боишься его? — спросила Мами.

— Думаю, боялась бы, если бы некому было защитить.

— Или зависела от него, — продолжала Мами задумчиво.

— Он шантажирует вас, Мами? — Амалия перегнулась через стол, чтобы взять руку свекрови.

— Ах, не беспокойся, cherie. Я, конечно, не та, что раньше, но еще могу дать отпор парвеню[21].

Амалия с минуту поколебалась, потом заняла свое место. Было ясно, что свекровь и так слишком разоткровенничалась: гордость семьи Деклуе не позволяла сказать большего.

— Если я вам потребуюсь, — напомнила Амалия тихо, — я рядом.

— Да, ты всегда рядом, я знаю это, — кивнула Мами. — Я признательна тебе; во время болезни ты ходила за мной, как дочь, тогда как я заслуживаю упреков и презрения. Мне больно видеть твои страдания. Ты позволишь сказать одну вещь?

— Да-да, Мами. Говорите, пожалуйста.

— Я знаю, что не вправе вмешиваться в чужую жизнь, но меня прежде это никогда не останавливало, не буду слишком щепетильной и теперь. Я о Роберте, моем дорогом племяннике, моем втором сыне. Он не хотел уезжать, ma cherie.

— Пожалуйста, не нужно, — попыталась прервать ее Амалия. Чувство гордости заговорило в ней с новой силой.

— Позволь мне закончить, — сказала Мами мягко. — Он уехал потому, что не мог сдерживать себя рядом с тобой — так было велико его желание. Он уехал потому, что думал прежде всего о тебе и не хотел причинять тебе еще больше горя, позора и страданий. Единственное, что он мог сделать, — это уехать, и он уехал.

Это объяснение немного успокоило Амалию. Она поверила в него, потому что давно ждала такого объяснения.

— Вы так добры, Мами. Спасибо! — сказала она с чувством.

— Что ты, девочка. Ты должна знать правду. — Лицо старой леди осветилось печальной улыбкой.

Перед тем, как лечь в постель, Амалия вновь и вновь вспоминала сказанное Мами.

«Откуда только мать Жюльена знает, о чем думает и что чувствует Роберт, если даже я этого не знаю?» — подумала Амалия, засыпая. На душе было спокойно и весело.

Ранним утром резко переменилось направление ветра, теперь он дул с севера на залив. Огромные волны, набегая на берег, заливали пеной песчаные отмели и примеривались уже к дороге, за которой начинались виллы. Ветер пузырил занавески в спальне Амалии, холодным сквозняком проносился по дому, но она не проснулась, лишь слегка поежилась от влажной свежести пасмурного утра.

Зрелище было восхитительное. Темно-синие волны зарождались где-то далеко, почти у самой линии горизонта, потом увеличивались в размерах, превращаясь в водяные валы, которые с середины пути начинали закручиваться, покрываясь пенистыми шапками. Они двигались один за другим с одинаковым интервалом и как раз набирая скорость и мощь, чтобы, не доходя до берега, обрушиться на него с невероятной силой и диким ревом, а затем игриво отступить назад, оставив на песке бурлящую пену. Волны словно соревновались между собой. Каждая последующая стремилась превзойти предыдущую длиной, высотой, мощью и неповторимым вздохом, напоминающим рев раненого зверя.