– Серые с белыми пятнами и полосами. Эти мне больше нравятся. Я неблагодарная. Я неблагодарная. Сэр построил для меня дом, а я неблагодарная.

– Нет, неправда. Ты радуешься, что вернулась к себе домой, к своей семье. Ты можешь сказать мне кое-что, Элис?

– Я не знаю.

– Ты можешь мне сказать, где ты была, когда встретила Сэра в самый первый раз?

– Я не знаю. Мне надо довязать шарф, довязать для Рори.

– Ладно. Мне надо идти, но я приду еще, если ты не возражаешь.

– Ладно. Я хотела вернуться домой, – сказала она, когда он встал.

– Ты сейчас дома.

– Мне надо было позвонить дедушке из Миссулы, когда я попала туда. Он бы приехал за мной. Он бы не сердился.

– Ты возвращалась домой из Миссулы?

– Из… откуда-то еще. Я не знаю. Я ужасно устала сейчас.

– Я позову сиделку. Ты можешь немного отдохнуть.

– Они жарят индейку на День благодарения, но бабушкин окорок мне нравится больше. Бабушка делает окорок на День благодарения, а мы все делаем пирожки. Я буду спать.

– Хорошо, Элис. Давай, я помогу тебе. – Он помог ей лечь на кровать и подоткнул вокруг нее плед.

– Мягко. Тут все мягко. Мама тут?

– Сейчас я позову ее. Отдыхай.

Шериф вышел, кивнул сиделке и стал спускаться вниз к Коре.

Сарай, собака, где-то на дороге от Миссулы до ранчо, что-то связанное с Днем благодарения – хотя бог знает, сколько лет назад это произошло.

Но кое-что уже есть.

Время шло. Вся жизнь в доме вращалась вокруг Элис – что можно говорить, что нельзя говорить, что делать, что не делать, – а весна с ее радостями и проблемами все сильнее заявляла о себе. Солнце вставало раньше, заходило позже, но и работы прибавилось.

Работа для Бодин часто была возможностью сбежать от стресса и тревог; ей иногда казалось, что дома она словно ходила по яичной скорлупе. Но потом она чувствовала себя виноватой за то, что так думала.

Она думала о ночах, проведенных с Колленом на его узкой кровати или в каком-нибудь пустом домике. Это было бегством другого рода. И тут уж она совсем не испытывала вины. Если она анализировала это – а она иногда анализировала, – то приходила к заключению, что Коллен помогал ей приходить в себя, составлял ей компанию, был хорошим слушателем. Раньше она не подозревала, что он мог стать для нее надежной опорой.

И еще у них был действительно хороший секс.

Ей нравилось думать, что она давала ему не меньше.

Почти каждый день она ездила верхом на работу вместе с ним, потом возвращалась домой. Если удавалось выкроить время, она приезжала домой и днем, чтобы бабушки могли немного отдохнуть от Элис.

– Мне она нравится. – Бодин неторопливо ехала рядом с Колленом, хотя мысленно уже прикидывала, что сделает на работе в первую очередь. – Каждый раз в какой-то степени что-то – или кто-то – проглядывает сквозь вуаль травмы. Ее любят собаки, а это хороший показатель.

– Собаки любят Элис?

– У них взаимная любовь. Когда она вяжет, они валяются или спят у ее ног. Как-то днем к нам заезжал шериф. Я как раз была дома. Он хорошо умеет с ней общаться.

– Он узнал что-нибудь еще?

– Выяснилось, что ей только исполнился двадцать один год, когда она поехала автостопом домой. Так что теперь он знает точнее, когда она лишилась свободы. Не знаю, что шериф может сделать и что найти, ведь прошло двадцать шесть лет, но, конечно, это полезные сведения. Элис захотела, чтобы я осталась с ней во время их разговора. Она радовалась – мы вроде как принимали у себя гостя. Она вяжет еще один шарф – для меня. Первый уже закончила. – Посмотрев на небо, Бодин произнесла: – У меня голова идет кругом от нее.

– Не преувеличивай. Она доверяет тебе, ты ей нравишься. Ей нравится Тейт. Она робеет при мне, когда я появляюсь у вас, но не боится меня.

– То же самое с папой и Чейзом – она робеет, но не пугается. И до сих пор отказывается выходить на улицу. Мол, там люди и все такое.

– Ей нужно больше времени.

– Я понимаю, пока еще рано. Но… Нам всем приходится быть очень осторожными, и это выматывает. Это помогает, но выматывает. В какие-то дни она сознает, что Рори не ее сын. Но иногда ведет себя как мама-медведица. Рори тяжело. Хотя он справляется с ситуацией лучше, чем можно было ожидать. Я часто забываю, что у него доброе сердце. Оно просто золотое.

– Хочешь узнать, что я думаю?

– Конечно, а то я все болтаю и болтаю.

– Вы всегда были дружными. Господи, я восхищался и завидовал вам всю жизнь. Эта ситуация заставила вас сплотиться еще сильнее. Думаю, Элис выглядывает оттуда, куда ее загнал тот мерзавец, поскольку тоже ощущает вашу сплоченность, она сидит в ее душе. Я сам знаю, каково это, когда тебе восемнадцать и ты зол на весь мир. Знаю лучше чем ты, – добавил он.

– Я была очень счастлива в моем мире.

– Тебе повезло. А еще я понимаю, каково это, когда ты хочешь вернуться домой, нуждаешься в этом. Никто мне не мешал это сделать, никто не украл у меня полжизни. Но все равно мне было трудно вернуться.

– Я никогда не думала об этом, – тихо сказала Бодин. – Никогда не догадывалась, что тебе было трудно вернуться. – Они неторопливо ехали, и она разглядывала его профиль. – А ведь могла бы.

– Никогда не знаешь, что изменилось, а что нет, сумеешь ли ты снова вписаться в среду. Это беспокоит всякий раз, когда ты уезжаешь и когда возвращаешься. И то, что Элис способна вязать шарфы и разговаривать без крика с Тейтом – с кем угодно, – вставать по утрам и ложиться в постель вечером, означает, что, какой бы она ни была в восемнадцать лет и во что бы ни старался превратить ее этот мерзавец, в ней течет чертовски много вашей крови. И это заметно.

Бодин ответила не сразу:

– А ты хочешь знать, что я думаю?

– Я слушаю твои рассуждения, значит, хочу.

– Пожалуй, я бы слегка свихнулась, если бы не выговаривалась тебе. Все, что мы говорим на ранчо, и, Господь свидетель, все, чего мы не говорим, всегда тщательно дозируется. Иначе нельзя. Мама и прабабушка беспокоятся за бабушку. Папа беспокоится за всех. Чейз уводит Рори из дома чаще, чем нужно, чтобы дать ему передышку.

– Ты делаешь то же самое.

– Да, просто мы не говорим об этом много. Это невозможно. И я готова поспорить, что я не единственная, кто видит в тебе опору.

– Я устойчивый парень.

– Это точно.

Поерзав в седле, он смерил Бодин долгим взглядом.

– Так что не думай, что тебе нужно менять направление и сворачивать со своего пути. Мы уже едем по земле, которая могла быть моей, если бы обстоятельства сложились иначе. Но не сложились. И земля уже не моя.