Теперь я всех их люблю. Я научился их любить, иначе непозволительно. Какое-то время, пока они не полюбят меня взаимно, придется потерпеть. Гирина я люблю особенно. Он уверен, что я не отслеживаю его болтовню и что его кабинет закрыт от наблюдения. Он уверен, что мне доставляет удовольствие слушать его брехню и выносить его присутствие в собственной сауне. Пусть думает, что хочет. Есть такая старая присказка: «Шоу должно продолжаться!»

Наконец-то они все уходят, я звоню Ксанке, чтобы приехала и сделала мне массаж. Никто, кроме нее, не слушает меня искренне. Никто не понимает, насколько мне тяжело и как с каждым днем становится все тяжелее. Самый страшный день я пережил, когда пришлось согласиться со смертью собственного тела. Все было перепроверено сотню раз, но все равно оставалась опасность – сохранен ли мой полный стрим под наложениями Полонского? Если бы стрим «потек»…

Толстый дурак Гирин удивляется, зачем мне Ксана, когда есть жена, которая младше и красивее. Ему не понять.

Я болен ею.

Мне ведь нужно так немного.

Просто, чтобы меня любили. Не за деньги и не за удачу, а просто любили бы Левушку Сибиренко. Я прощаю Ксане все ее выходки, я жду ее возвращений, как мальчишка. Один Бог знает, чего мне стоило отпустить ее в сценарий, в постель к вонючему перформеру… Но мне требовался для сценария абсолютно надежный человек.

Абсолютно надежна только Ксана.

Еще год назад невозможно было представить, чтобы Лев Сибиренко поделился любимой женщиной с каким-то гопником! А сейчас все иначе. Оказывается, иногда надо приносить в жертву и чувства, ради встречных, еще более сильных чувств. Этим дуракам из Экспертного Совета меня никогда не понять! Среди нас так много зависти и злобы и так мало любви…

Она сделала мне восхитительный массаж; запели все мышцы, заскрипели все застоявшиеся косточки тела. Ксана спросила, почему на столе до сих пор лежит коробка с чипом. Там стрим этого, как его… Полонского. Ксана спросила, почему я с ним до сих пор вожусь, неужели нельзя избавиться раз и навсегда?

Нет, сказал я, мне интересно. Я хочу сам лечь и еще раз войти в его стрим. Гирин утверждает, что у меня неплохие способности сенсорика. Он понятия не имеет, насколько мы похожи с Полонским. Настоящих открытых перформеров так мало…

«Вечер истины» – затея неплохая, может быть продержится пару месяцев, я даже не буду возражать, чтобы этим занялся старый дурак Ласкавый. Но настоящие деньги не там.

Настоящие деньги в этом маленьком чипе.

Они уверены, что я гоняюсь за деньгами.

Деньги… Деньги важны тогда, когда их у тебя нет. На прошлом собрании акционеров я показал им древний документальный фильм, состряпанный еще в эпоху плоского кино. Там репортеры прилетают в горячую точку, очень вовремя прилетают. Террористы как раз стреляют по мирным жителям. Отличные кадры, гарантированный успех! Бородатый мерзавец наводит пушку на ребенка. Репортерша в ответ наводит камеру на перекошенное от ужаса личико девочки. Бац – готово! Террорист скрывается в развалинах, ребенок убит, в руках у съемочной группы потрясающие кадры. Благодаря этим кадрам ребята срывают все призы.

Они сами не понимают, что принимали участие в убийстве.

Гирин – самый толковый среди моих замов, он догадался сразу, к чему я клоню. Отлично сработано, сказал Гирин. Эмоции против цинизма. Чем сильнее накал эмоциональной борьбы против равнодушия, тем больше денег мы из них выжмем!

Им хочется чувствовать.

Нет, не так. Им, по ту сторону экрана, хочется чувствовать, что они еще не одеревенели. Им хочется заплакать и кого-то пожалеть, перед тем как утром снова выйти с ружьем на большак. Им хочется ощутить остатки совести.

Но совести давно нет, засмеялся Гирин.

Верно, сказал я. В чем наша главная задача, спросил я у них у всех. Хасанов сделал умный вид. Лещенко даже не пытался. Прочие уставились в экран, где все еще висело искореженное лицо убитой девчонки.

Дурни. Чтобы их околпачить, не нужны даже перформеры.

Наша задача – сделать так, чтобы совесть вернулась к зрителю. Но не мучила его. Чтобы вернулось нечто, весьма похожее на совесть, но не колючее, а пушистое и теплое. Чтобы это пушистое и теплое открывало их кошельки. Чтобы они жертвовали в те фонды, которые мы укажем. Чтобы они голосовали за тех, кто верит в добро. Чтобы голосовали за тех, кто носит в себе справедливость.

Тогда нам не придется больше думать о деньгах.

– Ты возьмешь к себе на работу Марину Симак? – ревниво спросила Ксана.

– У нее нет интеллектуальной хватки. Я учил ее, как владеть голосом и к месту острить. Кроме того, она путает всех политиков.

– Ты действительно передумал баллотироваться?

– А зачем? Этой страной уже сто лет правят серые кардиналы. Ты хочешь, чтобы я стал паяцем?

Ксана задает смешные вопросы. Если инженеры не врут, то уже этой осенью мы получим универсальный адаптер, и чванливых открытых перформеров можно будет вышвырнуть коленом под зад.

– Тогда и перформеры не понадобятся? Мы сможем напрямую транслировать чужую жизнь?

– Вот именно, – смеюсь я. – С полным эффектом замещения, достаточно пролежать в чужом стриме сутки.

А мы выкинем на рынок первое сенсорное шоу, и сценарий писать не надо. Сценарий у меня на столе. Мы назовем его… ну, скажем, так: «Капитан Полонский против телеубийц…» По оценке наших эскспертов, сенсорное шоу купят сразу не меньше двадцати семи миллионов человек. Пусть знают, какие мы плохие, пусть сочувствуют герою.

– Не слишком ли смело? А вдруг журналисты начнут копать?

– Никогда. Чем смелее мы вскроем собственные язвы, тем сказочнее будет казаться этот сюжет!

– Лева… А он, ну… Полонский действительно был хорошим дознавателем?

– Еще бы. Он вывел наших друзей на гнездо заговорщиков и действовал вполне профессионально.

– Ты очень умный, – похвалила Ксана.

– Нет, – сказал я, – дело не в уме. Просто я знаю, что шоу должно продолжаться.